— Не надо нас дурить. Приятель твоего Билла-Шмилла, этот, как его… Джон-Шмон… Так вот, он посылает всю свою морскую армаду, чтобы на другом конце земного шара завоевать две скалы, торчащие из воды… И заодно уничтожает все, что на этих скалах есть живого… Это что? Уважение к правам человека? А еще один ваш приятель, Жак-Шмак, посылает свою армаду за три океана, потому что на каких-то там островах три негра и одна беременная баба захотели жить сами по себе. Усмирили и негров, и их беременную бабу. Это не террор? — Анжелика улыбнулась и запустила тонкие свои пальцы в шевелюру Пыёлдина. — Всегда найдутся дети, которым захочется поиграть во взрослые игры, да, Каша?

— Видите ли…

— Пошел вон, — нежно улыбнулась Анжелика. — Надоел.

— Простите, но я еще не все спросил…

— Ты слышал, что тебе сказали? — поднялся Пыёлдин. — Выметайся!

Путаясь в длинных своих ногах, изо всех сил пытаясь изобразить улыбку достойную и высокомерную, заокеанец прошел по ковровой дорожке. Ступая по свежей, только что пролитой крови, он все больше бледнел, а у самой двери уже с ужасом смотрел на собственные следы — он оставлял за собой кроваво-красные отпечатки рубчатых подошв. Перешагнув порог, он толкнул за собой дверь и скрылся из глаз.

— Продолжим, — произнес Цернциц невозмутимо. — Прошу! — сказал он, увидев чью-то протянутую руку.

— Нам известно, что у вас есть вертолет, вам готовы передать деньги, которые вы запросили… Скажите, что вас здесь держит?

— Жить хочется, — ответил Пыёлдин. — Нас всех переловят в течение нескольких часов, едва только мы покинем этот гостеприимный дом и его хозяина, — Пыёлдин вежливо поклонился в сторону Цернцица. — Поэтому наше требование — амнистия. Президент страны должен публично заявить о том, что все мы амнистированы отныне и навсегда.

— Вы думаете, это возможно?

— У нас тысяча заложников. И мы готовы каждое утро сбрасывать пять, десять, двадцать человек.

— И, несмотря на это, среди заложников появились десятки добровольцев, готовых взять в руки оружие и защищать вас, своих убийц?

— Да, — сказал Пыёлдин. И этот его короткий ответ, как ни странно, оказался наиболее убедительным.

— Но есть еще одна проблема, — поднялся розовощекий корреспондент в голубых шароварах и желтой рубашке без воротника. — Скоро выборы. И президент не может поступать, как ему хочется… Он связан своими обещаниями, заявлениями, голосами избирателей.

— Он больше наберет голосов, когда объявит амнистию, — предположил Пыёлдин.

— Скажите… А если сейчас связать вас с президентом по телефону… Вы готовы поговорить с ним?

— Почему бы и нет? С тобой же я говорю.

— Боб-Шмоб наверняка смотрит эту передачу… Не хотели бы вы обратиться к нему и высказать свои просьбы, пожелания?

— У меня нет ни просьб, ни пожеланий, — жестковато сказал Пыёлдин. — Только требования.

— Выскажите их… Напрямую.

— Ну что ж, — Пыёлдин подвигал плечами, расправляя на себе пиджак, поправил бабочку, коснулся плечом Анжелики и, набравшись от нее силы и дерзости, взглянул в объектив, который придвинули чуть ли не к самому его лицу. — Привет, Боб! — Пыёлдин весело подмигнул в объектив. — Рад нашей встрече! Хотелось бы, конечно, поговорить без посторонних, но это позже… Позвони как-нибудь… У тебя наверняка есть визитная карточка моего друга Ваньки… Там указан телефон. Позвони. А пока скажу следующее… Дом уже пытались штурмовать… Чем закончилось, знаешь. Не надо штурмовать. Будет хуже… Нас уже не двенадцать, нас больше сотни, и все вооружены. Все, что может предложить современная техника, здесь, у Ваньки, есть. Ванька, у тебя все есть?

— Все, — кивнул Цернциц.

— Включая ракеты «земля — воздух», — добавил Пыёлдин. — Ванька, скажи, у тебя есть ракеты «земля-воздух»?

— И не только, — ответил Цернциц, бросив настороженный взгляд в объектив.

— Амнистия нужна, Боб, — продолжал Пыёлдин. — Здесь, на этаже, около тысячи человек. Как только я услышу твое «нет», через десять минут их будет на сотню меньше. Думай, Боб, думай. Мы отсюда не уйдем, пока не подпишешь амнистию. Прекрасно понимаю, что, стоит нам подняться на вертолете, мы тут же сгорим вместе со всеми миллионами, которые дались с таким трудом, таким риском!.. Все, Боб! С горячим бандитским приветом!

Пыёлдин был строг и печален. И говорил он, глядя в глаза всесильному Бобу-Шмобу, проникновенно и в то же время твердо. Может быть, потому что осознал собственное влияние на мировые события, может быть, причиной стали те жутковатые превращения, которые начались в его организме. Да и костюм вынуждал вести себя соответственно. Но главное все-таки было в Анжелике. Ее поддержка, готовность немедленно броситься на помощь, сама близость красавицы действовали на Пыёлдина благотворно, и он продолжал меняться чуть ли не на глазах.

* * *

Подперев ладошкой щеку, Цернциц смотрел на Пыёлдина с нескрываемым изумлением, и во взгляде его уже не было ни насмешки, ни снисхождения. Только теперь начинало доходить до хитроумного Цернцица, что все связанное с Пыёлдиным не было случайным. Не случайно удался ему побег из тюрьмы, из которой никто никогда не убегал. И Анжелика не из бабьего каприза положила волшебный свой взор на припадочного зэка. И заложники не из страха чуть ли не пачками стали подаваться в террористы. Нет, не жажда выжить была в этом их повальном стремлении, присутствовало еще нечто, что для Цернцица до сего момента было совершенно недоступным и что он объяснял неким диким, невероятным стечением обстоятельств…

Да и сейчас еще, на пресс-конференции, когда Пыёлдин дерзко, но с достоинством говорил с самим Бобом-Шмобом, человеком своенравным и крутым, Цернциц не осознал еще в полной мере, что за человек его старый подельник Каша Пыёлдин, не смог бы он толково объяснить, в чем везение Пыёлдина, в чем сила.

А сила была.

И заключалась она не только в скорострельности его автомата.

Тут явно присутствовала какая-то другая сила, может быть, даже и не совсем человеческая. И охватывала она не только тюремную камеру или этот Дом. Она сковала по рукам и ногам заложников, таких вроде бы неукротимых его гостей, привыкших попирать ногами судьбы людей и стран. И нате вам — ведут себя как робкие овцы, более того, готовы стать к бойницам, чтобы, рискуя собственной жизнью, палить во все, что приблизится к Дому.

Сила, исходящая от Пыёлдина, распространялась и охватывала…

В этом месте Цернциц поперхнулся от безрассудства собственной догадки.

Да, да, да, открылось вдруг ему, что исходящая от Пыёлдина сила охватывала весь земной шар. Даже то, что он позволил Анжелике ответить этому долговязому заокеанцу, тоже шло скорее от его силы, нежели от слабости. Только сейчас понял Цернциц, что именно Анжелика и должна была произнести те обличительные слова, а уж никак не Пыёлдин. В его устах они звучали бы кощунственно, поскольку он сам террорист. А Анжелика — чистота, невинность, нечто такое, ради чего люди и живут на земле.