Цернциц взглянул на Анжелику — она улыбнулась ему подбадривающе, дескать, даем, ребята, пороху, даем стране угля! Но потрясающая ее улыбка не ввела Цернцица в заблуждение, не сбила с толку, хотя и содрогнулась его душа, жалобно, по-собачьи заскулила. Увидел Цернциц перед собой не только королеву красоты, но и отважного бойца, готового идти и зайти как угодно далеко…

* * *

И тут же промелькнула перед его мысленным взором картина… Страшная картина, которую он вряд ли когда-нибудь забудет… Все в Доме мертвы, все расстреляны, убиты, отравлены какими-то зверскими лучами, газами, ядами. Бегут по этажам враги и стреляют во все, что еще шевелится, что двигается и пытается спастись. Лежит с развороченной грудью Пыёлдин, а он, Цернциц, обливаясь кровью, протягивает Анжелике этот вот черный автомат. Не пригибаясь, не прячась от пуль, Анжелика поливает из него возникающих на лестничном пролете людей в черном, а он, Цернциц, теряя сознание, успевает подать ей последний рожок с патронами.

И была в этот миг Анжелика прекрасна, как никогда, как никогда!

И клубы дыма, и крики умирающих, и битые стекла, несущиеся вниз, вспарывающие летний знойный воздух…

* * *

Цернциц закрыл глаза, не в силах больше видеть кошмарное зрелище, ворвавшееся в него не то из будущего, не то из прошлого. А когда решился посмотреть вокруг, снова увидел Анжелику — она улыбалась, была полна жизни и любви, но не к нему, не к нему. Тут же стоял Пыёлдин — живой и невредимый, нарядный и улыбающийся. Таинственные превращения в его организме продолжались, Пыёлдин менялся, и не только внешне. Шутя и играючи, с легкой небрежностью отсекал он самые лукавые, самые коварные попытки всемирных акул пера и экрана доказать его низость, тупость, кровожадность…

Взглядом встревоженным и просветленным Цернциц еще раз окинул корреспондентов, ощерившихся фиолетовыми объективами, покосился в сторону Анжелики и вдруг остро осознал собственную ущемленность, почувствовал, что он здесь чужой и для заложников, и для террористов. И понял — нужно определяться, чтобы вообще не остаться в стороне.

Воспользовавшись паузой, он поднялся, жестом попросил Пыёлдина сесть, повернулся к корреспондентам, а если уж говорить точнее, то ко всей планете, повернулся бледным, осунувшимся лицом.

— Хочу сказать несколько слов, — произнес Цернциц неожиданно тихим, осевшим голосом. — Несколько слов, — повторил уже тверже, даже с некоторым вызовом. — От имени правления банков, от имени всех потерпевших в этой… в этой истории… Я поддерживаю требование террористов об амнистии. Понимаю сложность принятия такого решения, но иного выхода не вижу. Все остальные варианты связаны с громадными материальными потерями, бесчисленными человеческими жертвами. Если будет принято любое другое решение, из Дома вряд ли кто выйдет живым. Погибнут не только заложники, погибнет не одна тысяча штурмовиков.

— А как быть с десятками уже погибших?! — выкрикнул чрезвычайно озабоченный корреспондент.

— Похоронить, — невозмутимо ответил Цернциц. — Со всеми подобающими почестями.

— А убийц простить?!

— Да, — кивнул Цернциц. — Простить.

— Что же тогда начнется в мире?!

— Ничего нового в мире не начнется, — холодно ответил Цернциц. — В мире будет происходить то, что происходит уже тысячи лет, — войны, убийства, дележ территорий. Продолжится терроризм кухонный, бытовой, уличный, государственный… Разве что на более высоком техническом уровне, — улыбнулся Цернциц.

— Но вы понимаете, что настаиваете на невозможном?!

— У вас есть другое предложение? — Цернциц нащупал линию поведения, за эти недолгие секунды у него сложилась позиция, он понимал, что ничего иного никто предложить не сможет. — Если вас посетила другая идея, пройдите в соседний зал. Там уже несколько суток томится в неизвестности тысяча человек. Постарайтесь убедить их в том, что прощать убийц нельзя ни в коем случае. Могу себе представить, что произойдет.

— А что произойдет?

— Они возьмут вас в заложники. А сами, таким образом, превратятся в террористов. Они не выпустят вас до тех пор, пока не добьются амнистии. Ровно через два дня вы все там запутаетесь, и никто не сможет разобраться, где террорист, а где заложник.

— А что будет потом?

— Вы попросите автомат и станете к окну. Будете стрелять по штурмующим, по людям, которые собираются вас спасти, освободить, вырвать из рук кровавых террористов. Причем никто не будет вас запугивать, никто не будет угрожать… Вы сами, добровольно, по велению собственного сердца попросите оружие. И будете умирать, отбивая атаки штурмовиков, которые, в свою очередь, будут умирать, пытаясь освободить вас.

— Но это же чушь!

— Конечно, — кивнул Цернциц. — Чушь и полный идиотизм. Но чушь и полный идиотизм есть главные признаки нынешней общественной жизни. Спорим, что это будет так? — Цернциц протянул руку в зал.

Ответом ему было гробовое молчание.

— Но все в мире должно иметь какое-то объяснение, — неуверенно проговорил представитель Жака-Шмака.

— Оно есть, — Цернциц помолчал. — Открою тайну, так и быть. В Доме действует странная, неведомая на земле сила, меняющая человеческую психику, делающая ее непредсказуемой. Она меняет даже облик человека.

— В какую сторону?

— Этого никто не может сказать. Никто из вас не знает, во что превратится, если останется здесь на сутки, на двое… Но могу сказать твердо — никто не останется прежним. Из каждого вылезет то, о чем вы не подозревали, что прятали не только от других, но и от самих себя.

— Вы говорите загадками!

— Никаких загадок, господа. Воспринимайте мои слова в самом прямом смысле. Не торопитесь показывать свое бесстрашие… Превращения уже начались. Вы вернетесь отсюда… Если, конечно, вернетесь… Другими.

— А можем и не вернуться?

— Конечно, — бесхитростно улыбнулся Цернциц. — Мы все меняемся в жизни, но здесь меняемся пугающе быстро… Не знаю, обратимы ли они, но превращения идут постоянно. Вы думаете, что этот человек, — он кивнул в сторону Пыёлдина, — вы думаете, это он совершил дерзкий побег из тюрьмы, захватил вертолет, оружие, захватил мой Дом, меня, тысячу заложников? Ошибаетесь. Вы видите только то, что от него осталось. Заверяю вас — осталось совсем немного. Поместите Пыёлдина снова в тюрьму, из которой он убежал, и сокамерники его не узнают.

— Но его цели остались прежними?

— Цели — да. Но методы… Методы стали совсем другими.

— Он уже не пользуется автоматом?

— Он пользуется им охотнее, чем раньше… Но теперь он может разговаривать и с президентом. Заметьте — на равных.

— С нашим президентом это нетрудно!

— Попробуйте, — улыбнулся Цернциц. — Взгляните на красавицу, которая стоит рядом со мной… Ее зовут Анжелика. Это королева красоты.