степени, не имея валютных ресурсов, мы не сможем больше ускорять темп роста нашего производства»[493].

Любой знакомый с доминирующей формулой советского описания индустриализации, повторяющей формулу, данную в «Кратком курсе истории ВКП (б)», подтвердит, что её фокусом действительно был (поставленный Преображенским) вопрос о финансировании индустриализации, аккуратно лишённый центрального понятия финансирования индустриализации — накопления[494] и инвестирования капитала, помимо колониальной эксплуатации. Само понятие накопления, развитое в доктрину Преображенским, по политическим соображениям борьбы против троцкистов было удалено из позитивной истории партии. Однако легко убедиться, что известный фрагмент «Краткого курса» об индустриализации сохраняет почти в нетронутом виде положения очерка Н. Н. Попова, который позже стал одним из авторов начальной версии текста. Заведующий Агитационно-пропагандистским отделом ЦК КП (б) Украины Н. Н. Попов (1891–1938) — подлинный автор этой широко известной выхолощенной схемы, которая благодаря именно ему сохранила в себе публично зафиксированную логику «социалистического накопления» партийно уже осуждённого Преображенского. Попов писал о хозяйственном росте 1924–1926 гг.:

«Мы… подошли к новым трудностям, ставши лицом к лицу с проблемой капитального строительства и переоборудования промышленности, с необходимостью вкладывать в это дело сотни и сотни миллионов. При крайней ограниченности иностранных кредитов единственным источником, откуда можно было взять эти сотни миллионов, оставались внутренние ресурсы страны. Только мобилизацией внутренних ресурсов можно было форсировать темп социалистического накопления, темп индустриализации нашей страны».

Далее Попов уже риторически равно отсекал как крайние перспективы — капитуляцию перед «царством крестьянской ограниченности» и откровенно проговорённую до конца «колониальную политику односторонней эксплуатации [крестьянской массы] хотя бы под маркой первоначального социалистического накопления» (выделено мной. — М. К.)[495]. «Колониальные» уличения (несправедливости эксплуатации («грабежа»!) колоний Западом и равной несправедливости эксплуатации крестьян в СССР) стали общим местом критики теории Преображенского сначала для главного идеолога большевиков второй половины 1920-х Н. И. Бухарина, а затем и для штатных пропагандистов. Особенно досталось его неосторожным признаниям в «грабеже»: Бухарин вполне лицемерно возмущался тем, что Преображенский говорит об экспроприации, эксплуатации всего крестьянства, а не только сельской буржуазии[496]. Однако и критики Преображенского верно проговаривались о сути этой эксплуатации, ровным счётом ничего не противопоставляя ей, кроме риторики о «союзе» рабочих и крестьян, особенно в самый разгар принудительной коллективизации. Они ясно понимали, о чём на самом деле идёт речь на практике:

«Если логически довести эту идею до конца, то мы придём к необходимости присвоения всего прибавочного продукта крестьянина…»[497].

Поэтому естественно, что наиболее глубокому анализу принуждение к «первоначальному социалистическому накоплению» ради изолированной и ускоренной индустриализации подвергли именно русские экономисты-аграрники, связавшие свою судьбу с изучением крестьянства. Упомянутые Н. Д. Кондратьев и А. В. Чаянов, пришедшие в советскую экономическую власть из революционной неонароднической научной и политической среды, были естественными носителями доктрины «трудового крестьянского хозяйства» как основы справедливой экономики и общественности, но именно им суждено было определить перспективы сельского хозяйства России как основы внутреннего рынка для промышленности. Их готовность пожертвовать приоритетами «трудового крестьянского хозяйства» (в апологии которого их обвиняли большевистские критики и следователи) ради доходности требует особого внимания. В экскурсе в историю земельной ренты Чаянов показывал, что именно высокая доходность земли предопределяет направление аграрного развития, ибо в России 1861–1917 гг. малоземельные крестьяне платили за землю сравнительно больше, и это вело к распродаже крупных хозяйств, а в Англии (неназванного периода «первоначального накопления»), наоборот, высокая земельная рента от крупного овцеводства предопределила «ограбление крестьянского арендаторства»[498]. Из такой логики капитализации ренты исходил Чаянов, рисуя проект кооперации сельского хозяйства как равной капиталистической его концентрации. Перед реальностью аграрной страны, получающей более половины дохода от земледелия и скотоводства 18,5 миллиона мелких крестьянских хозяйств, Чаянов писал в условиях НЭПа и перед коллективизацией о вполне диктаториальных и ультраконцентраторских задачах, под которыми подписался бы и Сталин:

«Если мы не хотим, вообще говоря, рисковать устойчивостью и манёвренной гибкостью самой системы государственного капитализма, мы не можем оставить главнейшую отрасль нашего народного хозяйства в состоянии стихийных форм развития… мы должны стремиться к прямому организационному овладению стихийным крестьянским хозяйством… основным и наиболее сложным вопросом нашей системы государственного капитализма является вопрос о том, какими методами мы можем увязать эту крестьянскую стихию в общую систему государственного капитализма и, подчинив регулирующему влиянию государственных центров, ввести в общую систему нашего государственного планового хозяйства… вводить в будущую организацию земледелия такие элементы, дальнейшее развитие которых… могло бы стать основой для будущей социалистической системы народного хозяйства… В настоящее время в этом вопросе уже не существует двух мнений, и все организаторы сельского хозяйства уверенно полагают, что главнейшими методами в работе по реорганизации нашего земледелия явятся методы вертикальной концентрации» (выделено мной. — М. К.)[499].

Другой знаменитый русский экономист-аграрник, близкий к народникам, в частности к Чаянову, и марксистам-аграрникам ревизионистского толка, идейный сторонник «трудового крестьянского хозяйства», но последовательный противник Советской власти Б. Д. Бруцкус (1874–1938) также давал основания полагать, что судьба мелкого крестьянского хозяйства была предрешена и оно было обречено даже в глазах его учёных апологетов. Уже в 1917 году Бруцкус приходил к выводу, что «для радикального решения аграрного кризиса в конце концов имеется только одно средство: дифференциация населения на почве развития промышленности и капитализма», мобилизация земли, единонаследие, «отход от земли лишних ртов»[500]. Если перевести это суждение на язык социальной науки, то Бруцкус предрекал неизбежность обнищания массы крестьянства, его пролетаризацию и вытеснение в города и промышленность в сферу дешёвого неквалифицированного труда, то есть то, что вошло в формулу Маркса о капиталистическом первоначальном накоплении. То есть то, что было на практике реализовано в сталинской коллективизации, ставшей прямой и непосредственной прелюдией к радикальной индустриализации в области принудительной концентрации капитала и труда.

Крупный историк-марксист, уделивший много исследовательского внимания аграрному вопросу в России, А. В. Островский (1947–2015) обратил внимание на сложившийся консенсус дореволюционных русских практиков в отношении перспектив индустриального развития (вернее сказать — индустриального переворота) в сфере крестьянского хозяйства. Этот консенсус не оставлял никаких аргументов в пользу мелкого «трудового крестьянского хозяйства» против ускоренной его концентрации, кроме идеологических и моральных. Саморазрушительные итоги экономического развития России вплоть до Первой мировой войны политически (сохранением феодальных пережитков в земельной собственности) лишили инвестиций отечественное сельское хозяйство и потому безальтернативно подчинили русскую промышленность иностранным инвестициям. А. В. Островский подводит итоги:

«Факт усиления зависимости России от иностранного капитала — это бесспорный факт. С одной стороны, приток иностранных инвестиций сопровождался внедрением новых технологий, с другой стороны, выкачиванием из России необходимых ей самой ресурсов, в том числе капитала. В результате этого иностранный капитал становился одновременно двигателем и тормозом внутреннего накопления. Баланс этих двух тенденций не подведён. Однако можно утверждать,