— В наручниках? — прервал его Мок.

— Да, в наручниках. Потом хотел, чтобы его отвезли обратно в подвал, где он сидел. Мой человек махнул на него рукой, но он так кричал, что ему пришлось дать по морде. Несмотря на то что он получил, он опять прыгнул на трубу и подтянулся. Как обезьяна, господин Мок. А потом дернулся, чтобы его отпустили в ту камеру, потому что так вы обещали. Двадцать раз он подтянулся… Получил опять по морде, но это не сработало. Он снова рвется. Он ненормальный, господин Мок…

— Видишь, Вирт, — рассмеялся Мок, — чего люди не сделают, чтобы оказаться в лучших условиях? Подтягивается в наручниках на трубе. Ладно. Видишь, как сильно он хочет быть в теплой камере? Такая решимость должна быть вознаграждена. Закрой его в том подвале, брось ему немного дров и угля, пусть курит козью ножку и тепло проводит праздники, — он достал из кармана мятую банкноту. — Купи ему на это немного хлеба и колбасы. Самой дешевой. Я после Рождества приду и его хорошенько допрошу.

— А кто должен за ним следить? Знаете, у моих людей есть семьи.…

— Знаю, Вирт. У них есть семьи и они примерные граждане. — Мок погладил документ семнадцатого века, который держал за пазухой. — Его никто не будет охранять. А ключ будет у меня, — он дружески хлопнул Вирта по плечу. — С Рождеством, Вирт! У нас завтра сочельник.

Вроцлав, понедельник 23 декабря, пять часов дня

В квартире Инге Генсерих царил чудовищный беспорядок. Две стоящие посреди комнаты ширмы были закиданы платьями, юбками и чулками. На столе громоздились грязные тарелки с остатками еды. Под столом и на комоде стояли ряды пустых бутылок из-под вина. На подоконнике, над которым висела цепляющаяся за одну прищепку занавеска, лежали пыльные газеты и журналы. Посреди комнаты, рядом с печкой, о которую кто-то разбил гитару, стояла железная кровать, на которой спал Эрвин Мок.

Его дядя закрыл дверь и осмотрелся с отвращением. Он подошел к спящему и крепко дернул его за плечо. Эрвин открыл глаза и снова закрыл их, после чего натянул на голову лишенное наволочки одеяло. Мок почувствовал от своего племянника кислый запах переваренного вина. Он сел на кресло, сбросив с него ранее бесформенный ком головного убора, из кармана достал пружинный нож, открыл его и поцарапал им шею под корсетом. Затем свернул папиросу с светлым табаком «Джорджия», закурил и уставился на обернутое одеялом тело Эрвина. Тот начал вырываться, пока наконец высунул из-под одеяла всклокоченную голову.

— Простите, что так принимаю дядю, но… — он говорил с трудом, как будто слова не могли пролезть через потрескавшееся горло. — Вчера у нас была вечеринка, которая затянулась до утра…

— Где Инге? — прервал его Мок.

— В ателье, — ответил Эрвин. — Работает…

Мок подумал о своей пустой квартире, без Софи, Адальберта и Марты, которые уехали к родным под Стржегом, даже без пса Аргоса, которого они щедро взяли с собой, чтобы у господина советника не было проблем. Мок представил себе завтра рождественский ужин — вот сидит один во главе большого стола и режет ломтиками жареного гуся, вот зажигает свечи на елке, вот пьяный колядует так громко, пока доктор Фриц Патчковский сверху лупит тростью в пол, вот с бутылкой водки уставившись в диск телефона… Он не хотел, чтобы его предсказание сбылось, он хотел положить зеркальногоа карпа на тарелку Эрвина, пить водку и колядовать вместе с ним. Поэтому теперь ему приходилось подавлять ярость по поводу пьянства племянника, по поводу притона, в котором жил, и которую убирали очередные любовники вроцлавской femme fatale, по поводу его двухдневных прогулов в школе и по поводу его неприкаянности, в которой никто не мог ему помочь.

— Я приглашаю тебя… вас, — повторил Мок, — ко мне на рождественский ужин. Семья должна проводить Рождество вместе…

Эрвин сел на кровати, посмотрел на стол и потянулся за стаканом с остатками воды. Вопреки ожиданиям Мока, не выпил ее, а вылил себе на руку и пригладил торчащие волосы.

— Благодарю очень дядю, — старался не заикаться он, — но я проведу Рождество с Инге. А она не придет к дяде. Если только дядя не извинится за свои старые вещи… А теперь дядя простит… Мне нужно в туалет на антресоль…

Эрвин завернулся в потрепанный халат, который — как предполагал Мок — был переходящим кубком обладателей соблазнительной художницы, и пошатываясь вышел из комнаты. Советник подошел к окну и открыл его широко. Он с удивлением прислушивался к журчанию дождя в желобах, который молотил по заснеженным крышам. С них стекали небольшие лавины и отрывались кинжалы сосулек. Он услышал шаги Эрвина и обернулся.

— Позавчера я предложил тебе пожить у меня, сегодня я приглашаю тебя на совместный сочельник, — сказал тихо Мок. — Позавчера нас прервал педофил. Сегодня ты пытаешься закончить этот разговор. Ты сказал: «Пусть дядя извинится перед Инге», и вышел в туалет. Ты не подождал мой ответ, не хотел его знать, потому что ожидал, что я обижусь и уйду, и тогда ты будешь иметь чистую совесть и проведешь Рождество, новогодний вечер с вином в грязной квартире, в грязной неопрятной постели… — Мок сунул папиросу в развалившуюся сельдь на тарелке. — Ты всегда можешь на меня рассчитывать, но могу ли я рассчитывать на тебя?

Эрвин встал и подошел к дяде. Он хотел его обнять за шею, но удержался. В его глазах заблестели слезы. Он посмотрел поверх плеча Мока, и слезы мгновенно у него высохли. Мок обернулся и увидел Инге. Она стояла без шляпы, а мокрые от дождя черные волосы облепили ее лицо. Она смотрела на них, красивая, насмешливая и пьяная.

— Дядя, извинись перед ней, — прошептал Эрвин.

— Извинения, — Мок отряхивал пальто, — должны предшествовать просьбе о прощении. Чего стоят извинения, которых не принимают? Они компрометируют извиняющегося. А я не буду просить у нее прощения. — Мок поцеловал Эрвина в обе щеки: — С Рождеством, Эрвин, — повернулся к Инге: — Счастливого рождества, дорогая госпожа.

Не услышав от Инге ответа, он вышел из квартиры и стоял в темном коридоре. У него в кармане была бутылка любимой водки Франца. Он уже знал, как проведет Рождество.

Вроцлав, 24 декабря, четыре часа дня

Мок стоял перед зеркалом в ванной комнате и сердито смотрел на хирургический корсет, который мешал ему одеть бабочку. Беспомощный, в прекрасно отглаженном служанкой смокинге, манипулировал вокруг шеи, пытаясь пристегнуть к сорочке как самый большой воротничок, который, распускаемый корсетом, расстегнулся и торчал. Мок сердито плюнул в раковину и хлопнул воротничком о плитку. Он отвинтил кран с теплой водой и смыл с бритвы пену крема для бритья. Горячая пара оседала на зеркале, наполняла ванную комнату и заставляла Мока задыхаться. Он закрутил кран и вышел из ванной.

Большой стол в гостиной покрыт был белой скатертью. На столе стояли только пепельница, кофейник и тарелка с пряником. Мок не достал из кладовки никаких приготовленных Мартой блюд. Он не был голоден. Вчерашняя ночь, проведенная с шахматной доской и бутылкой водки, лишила его аппетита. Он не радовался, найдя серийного убийцы. Он не радовался свободному дню, который сам себе сегодня предоставил.