Он наслаждался только морозом, который сковал утром лужи, и снегом, лежащим пухлым слоем на скользком гололеде. Он сел во главе стола, равнодушный и скучающий. С радио плыла колядка «Stille Nacht», которая его всегда огорчала. Мысль об одиноком сочельнике еще не пришла со всей силой. Он смотрел на телефон и все еще верил, что он зазвонит. Он думал о красивых женских руках, которые где-то далеко поднимают трубку и неуверенно откладывают ее на вилку. Он думал о словах прощения и о просьбе о прощении, которые, перенесенные телефонным проводом, прорвались бы сквозь треск и проклятый вой.

Телефон не звонил. Мок пошел в свой кабинет и принес из него шахматную доску и книгу «Шахматные ловушки» Убербрандта. Расставил фигуры и начал разыгрывать партию Шмидт против Хартлауба в 1899 году. Вспомнил, однако, что разыграл ее прошлой ночью и нет в ней никаких загадок. Он махнул рукой, и фигуры рассыпались по полу.

Мок встал и обошел вокруг стола. Он подошел к елке и зажег все свечи. Сел, налил себе кофе и расковырял вилкой пирог. Через некоторое время он принес из кабинета последние папки, которые забрал из дома Хокерманна. Открыл их по очереди и попытался рассмотреть их содержимое. Он не мог повторить, что в них нашел, но инстинктивно почувствовал, что там не было ничего важного. Просматривая их, он чувствовал иронические взгляды Хокерманна и Инге Гансерих, когда объяснял Эрвину, что прощение является прелюдией извинений. Ухватился за эту мысль лихорадочно. Он встал и с чашкой в руке двинулся вокруг стола.

«Я не могу просить Инге о прощении. А могу ли я просить Софи о прощении?»

Он посмотрел на телефон, подошел к нему, вернулся к столу, закурил папиросу и снова сел. Вдруг он встал и резко поднял трубку. Почти вслепую набрал номер телефона Мюльхауза.

— Добрый вечер, господин криминальный директор, — сказал он, после того как услышал шипение трубка и затянувшееся «алло». — Я бы хотел поздравить вас и всю вашу семью с Рождеством.

— Благодарю и взаимно, — услышал Мок и представил, как шеф долго смотрит на пустое место за столом, где много лет сидел его сын Якоб.

— Господин криминальный директор, — сказал Мок, чувствуя давление диафрагмы, — я хотел бы поздравить с Рождеством мою жену. Не могли бы вы дать мне берлинский номер Кнуфера?

— Конечно, прошу минуту подождать… О, у меня уже есть: 5436. Прошу ему передать, чтобы мне позвонил. Совершенно о нем забыл и не знаю, что с ним происходит…

Мок поблагодарил и повесил трубку. Сила давления диафрагмы увеличилась, когда он попросил телефониста набрать берлинский номер 5436. Он положил трубку и ждал вызова. Шли минуты, он сидел и курил. С елочных свечей капал воск, Мок уставился на аппарат. Через четверть часа трубка подскочила на вилках и раздался резкий звук. Выждал. Он поднял ее после третьего звонка. Голос на другой стороне принадлежал пожилой женщине, которая плакала или была пьяна.

— Добрый вечер, сударыня, — крикнул громко Мок, — я коллега Райнера Кнуфера. Хотел бы поздравить его с Рождеством. Могу его просить к аппарату?

— Не можете, — женщина, по-видимому, плакала. — Он мертв. Не вернулся из Висбадена. Его кто-то там убил. В прошлый понедельник. Открутил ему голову назад. Он сломал ему позвоночник…

Женщина разрыдалась и повесила трубку. Мока заинтриговала эта информация. На листе бумаги он написал «24 декабря = вторник». Потом констатировал, что «прошлый понедельник», о котором говорила его собеседница, выпадал на 16 декабря. Теперь все стало укладываться. Дрожащими руками он развязал папку, в котором Хокерманн держал счета и планировал расходы. Среди них был билет железнодорожного сообщения Висбаден-Вроцлав с датой 16 декабря. Мок закричал от радости.

— У меня есть очередное доказательство против тебя, ублюдок.

Мок начал анализировать информацию о Кнуфере под другим углом. Полминуты разговора хватило, не надо больше ни о чем спрашивать. Последний человек, который видел Софи, лежит в гробу. Радость прошла.

«Погиб ангел-хранитель Софи, — подумал он. — Исчезла и она сама. Нет Софи, нет боли».

Снова зазвонил телефон. Мок взял трубку. В наушнике услышал хорошо знакомый голос:

— Ваша жена. Что-то очень нехорошее.

— Что-то нехорошее с ней?! Он жив?! — воскликнул Мок.

— Жива, но делает что-то злое. Подвал в здании Бригерштрассе, 4.

— Кто говорит, черт возьми?!

— Курт Смолор.

Вроцлав, 24 декабря, пять часов дня

Здание № 4 на Бригерштрассе было предназначено для ремонта. Лестницы угрожали рухнуть, протекала крыша, постоянно забивалась канализация, а редко чищенные дымоходы вызывали выбросы сажи в жалких двухэтажных квартирах. После принятия решения о капитальном ремонте собственник здания расселил за свой счет жильцов и так при этом обосновался финансово, что решил начать ремонтные работы только после Нового года. Тем временем квартиры отдали в эксплуатацию крысам и местным хулиганам, которые с дикой радостью лишали стекол окна многоквартирного дома.

В этот вечер сочельника на огороженной территории не было ни местных хулиганов, ни сторожа. Поэтому Мок без проблем добрался до темных ворот. В одной руке он держал «вальтер», в другой фонарик. Однако не зажигал его, а привыкал к темноте. Ему удалось это без труда. Слева увидел вход в подвал. Двери слегка заскрипели. Мок спускался медленно. Пришлось зажечь фонарик. Резкий сноп света вывел из мрака подвального коридора разбитые и выломанные двери в подвальные помещения. Он вошел в одно из них. Его ноздри поразил запах гниющих картофельных очистков, заплесневелого конфитюра и пота. Человеческого пота.

Мок провел светом вокруг и нашел источник этого запаха. На полу сидел мужчина. Фонарик осветил скованные наручниками руки, загнутые за спину, кляп и капли пота на лысой голой голове, на которой множились кровоподтеки и синие рубцы полученных ударов.

— Это Мориц Стржельчик, — Мок услышал шепот Смолора. — Тот, что меня ударил в бассейне. Горилла барона фон Хагеншталя. Теперь реванш. Удивил его.

— Где Софи? — Мок освещал по очереди то Стржельчика, то Смолора. Его подчиненный представлял довольно плачевное зрелище. Глаза почти не были видны в опухших глазницах. Нос был, похоже, сломан, а одежда Смолора порвана и лишена пуговиц.

— Пошли, — пробормотал Смолор.

Они двинулись по темному коридору к мерцающему проблеску, откуда раздался звук шуршания ног. Через некоторое время они стояли у входа в боковой коридор, который был освещен нефтяными лампами. Смолор шел, издавая немало шума. Мок остановил его и положил палец ко рту.

— Они мало что слышат, — сказал Смолор. — Я возвращался после звонка вам. Стржельчик тут меня настиг. Драка. Они ничего не слышали. А Стржельчик драл горло.

Они подошли к выходу коридора и слегка приподняли головы. Это был не типичный коридор, а скорее небольшой подвальный двор, замкнутый с трех сторон дверями в жилые помещения. В этом дворе валялись тряпки, которые, вероятно, служили бездомным постелью, и бутылки с пивом, вином и дешевая косметика. В центре двора стояла елка и кроватка с колыбелью, вокруг которой были разбросаны маленькие овечки из сахара. Рядом с кроваткой находился табурет, покрытый белой драпировкой. На салфетке лежали три до половины полные шприцы, а рядом с ними аптекарская банка, наполненная той же жидкостью, которая была в шприцах. Среди всех этих предметов были два персонажа. Барон фон Хагеншталь опирался на стену и каждый миг бессильно приседал. Медленно, наклоняясь в стороны, он поднимался с корточек и через некоторое время под ним снова подгибались колени. Алексей фон Орлофф был совершенно голым. Также прислонившись к стене, он принимал подобные позы, как фон Хагенталь, но его глаза в отличие от глаз барона не были затуманены. За елкой присела Софи и мочилась на пол. После завершения физиологического действия она вышла из-за дерева и, растягивая губы в неестественной улыбке, легла под ним на куче тряпья. Мок закрыл глаза, потому что ему показалось, что к нему был направлена улыбка Софи.