— Да-да! — Аманда хлопнула себя по коленкам. — Ужас — вот что я скажу. А похоронить надо, все же не дело — так… человек все же.

— Похороним! — Выбрав подходящие для креста хворостины, Егор подозвал Аманду: — Остаешься тут, у костра. Вернутся охотники — начинайте готовить.

— А… — девчонка открыла было рот.

— А мы там и без тебя справимся, — ухмыльнувшись, молодой человек перевел взгляд на Лупано: — Успеем до темноты-то?

— Если поторопимся — должны успеть.

* * *

Тело несчастного мальчишки — вернее, то, что от него осталось, — просто забросали камнями и, укрепив крест, ненадолго встали рядом — все ж похороны, не просто так. Пока Лупано глухим голосом читал молитву, в голову Вожникову упрямо лезли всякие нехорошие мысли, правда, большей частью не имевшие никакого отношения к убитому: если этот труп и дело маньяка, так все произошло уже довольно давно, явно не вчера, а потому и…

— Интересно, кто он, этот парень? — закончив молиться, негромко промолвил Лупано. — Босой, ноги в цыпках, одет как слуга.

— Может, и впрямь слуга, — ковыряя носком башмака мелкие камни, столь же тихо сказал Рвань. — Чей-нибудь раб.

— А что делать рабу без своего господина?

— Может, и был господин… Да раб сорвался, упал.

— Ага… И господин его даже не похоронил? — Лупано набожно перекрестился. — Что же это тогда за человек-то такой?

— Дак, может…

— Хватит болтать! — махнул рукой Егор, прерывая беседу. — Темнеет уже. Пора возвращаться.

В темно-голубом небе уже появилась луна, пока еще бледная, белая, а рядом, над черными вершинами, засверкали такие же белые звезды. За дальней скалой, чем-то похожей на знаменитую статую Родена «Мыслитель», расплавленно-оранжевым золотом стекал с небосклона закат, стекал вязко, но все быстрее и быстрее, так что путникам и в самом деле следовало поторапливаться, если они, конечно, не хотели встретить ночь в ущелье.

Успели! Вышли на свет костра и запах кипящей похлебки. Уселись. И словно кто-то выключил свет — оп! И кругом тьма. Ночь. И танцующие в пламени костра мотыльки. Аппетитное бульканье варева.

— Что это вы там готовите-то?

— Куропатку.

— Замечательно! Соль только экономьте. Куда ты так внимательно смотришь, Аманда? Что там увидела?

— Так… — девушка повела плечом. — Показалось, будто в часовне Святого Искле горит огонь.

— Где горит? — настороженно переспросил Егор. — Что еще за часовня?

— Ну, вот там, далеко… разрушенная, — юная ведьма показала пальцем на вершину горы. — Мне про нее дядюшка Гильермо рассказывал, про часовню эту: ее давно еще — лет, может, пятьсот назад — разрушили и осквернили мавры. С тех пор туда никто и не заходит — нехорошее место, недоброе.

— Видать, и оно кому-то приглянулось, — усмехнулся Вожников. — Раз говоришь — огонь.

— Да вроде пламя блеснуло… или показалось, сейчас вот и не вижу уже.

— Не показалось, — хмуро промолвил Рыбина. — Я тоже заметил. Жег там кто-то костерок.

Аманда протянула к огню руки:

— Может, пастухи? Хотя нет, не должны бы. Наверное, это паломники — не из этих мест. Не знают.

— Паломники? — задумчиво глядя на прыгающие языки огня, напоминавшие красные, трепещущие на ветру, тюльпаны князь почесал бородку. — Может быть. А может, и нет…

— Думаете… убийца?!

Девушка ахнула, покрепче прижимаясь к сидевшему рядом Лупано. Парень от этого удовольствия покраснел, а вот Аманда и не заметила. Да никто не заметил — темно, да и пламя само по себе красноватое.

— Убийца? — Вожников не сразу сообразил, о чем идет речь. — Ах да… Кто знает? Сейчас-то мы уж точно туда не пойдем. Да и утром там нечего делать — пока дойдем, их уже и след простынет, кто бы они там ни были.

— Вы сказали «они», сеньор? — тут же переспросила девчонка. — Значит, убийц несколько? Вы что-то знаете, чего пока не говорите нам, но… Если б сказали, может, мы б смогли вместе подумать, чем-то помочь.

— Убийцы идут к морю. — Егор вытащил из-за пояса вырезанную Рыбиной (им же и преподнесенную) деревянную ложку. — Пока это все, что я знаю, вернее — о чем догадываюсь. Нам всем надо подумать — как узнать кратчайший путь.

— Так дядюшка Гильермо же указал!

— А можно еще спросить у пастухов.

— Или у паломников.

— Да! У пастухов и паломников! — Князь весело засмеялся, что для всех явилось неожиданностью, и, подмигнув Аманде, потянулся ложкой к только что снятому с огня котелку. — Завтра у них и спросим. А пока — есть и спать. Агостиньо! Твоя — первая стража.

* * *

Он как-то связан с Черной Мадонной! Той, которую похитил, убив послушника в притворе бенедиктинского монастыря на горе Монтсеррат. Похитил вовсе не потому, что сам этого захотел… о нет, не захотел — заставили, влили в рот какую-то гнусную гадость, подстерегли как раз в тот момент, когда… когда… О, это было так сладостно, так приятно — опять же, приятно не столько себе самому, сколько… самому Солнцу, ведь светило получило тогда то, чего так желало, то, без чего мир давно бы погрузился в самую мрачную тьму.

О, Существо хорошо понимало это! Как и то, что похитители не убивают его только из-за похищенной Девы. Сияюще-темной, тяжелой… впрочем, не настолько тяжелой, чтоб ее не мог нести кто-то другой. А ведь никто, кроме Существа, не нес — все время его заставляли. Держали на цепи, словно дикого зверя… Так ведь он и был для них словно дикий зверь. Они же видели. Все видели, да. Хорошо хоть не помешали… или не осмелились помешать? Удалось! Тогда удалось напоить Солнце живительной влагой — красной, дымящейся, свежей… Пей, Светило, живи и дай жизнь людям. Всему этому миру — так!

А они-то… эти… заковали, погоняют, куда-то ведут, обзывают Нелюдем! Сами вы нелюди… Мавры! Это мавры — да, и несколько раз в день расстилают коврики да молятся своему Магомету… Поганые мавры! Хотя христиане многим ли лучше? Они ведь тоже не знают, не знают цену Солнцу. Так, может быть, им стоит сказать? Не-ет! Звякнув цепями, пленник стукнул себя по ушам. Христиане! Да смеет ли называть себя так большинство этих мелких, вечно озабоченных чем-то людишек, грешников, постоянно творящих злые дела?

На ночлег похитители остановились в каких-то развалинах, под самой стеной разложили небольшой костер, тепло которого не достигало пленника, а ведь ночь оказалась прохладной. Говорили меж собой по-мавритански, Существо не понимало — о чем, да и не хотело понимать, чувствуя, как слабеет колдовская власть снадобья, так, что чья-то злобная воля уже почти не ощущалась, не чувствовалась, не довлела над пленником, словно острый нож мясника над окровавленной тушей растерзанного быка.

— Жри, падаль! — Один из стражей — стройный темноглазый парень с нежным девичьим лицом — бросил Существу кусок бараньей кости с не до конца обглоданным мясом. Пленник был рад и этому, схватил, принялся, урча, грызть…