С «командой» пинассы пришлось повозиться. Особенно много работы было корабельным плотникам, которые вытесывали из чурбаков человеческие фигуры. Затем произведения мастеров облачили в одежды, напялили на них парики и шлемы, надели кирасы – их удалось купить всего восемь штук – и жестко прикрепили к палубе. Даже с небольшого расстояния в этих гротескных фигурах трудно было распознать кукол. Кроме того, плотники вытесали из бревен и стволы орудий, покрасив их в черный цвет, – не ставить же на брандер настоящие.

Наверное, не будь у испанцев праздничного настроения, они могли бы заметить подвох. Но к вечеру загорелись костры, на которых запекали целых быков, в кубках запенилось доброе вино, а музыканты стали наяривать на своих инструментах так громко и такие веселые мелодии, что колонисты, забыв обо всем, пустились в пляс, вспомнив развлечения далекой родины, благо на праздничный базар приехало много женщин. А где еще может козырнуть удалью молодой кабальеро, как не в танце перед сеньоритой, исполнив что-нибудь зажигательное?

Пинасса и не думала становиться на якорь. Ветер был свежий, и она мчалась вперед на всех парусах. Раздались тревожные крики часовых на испанских судах, затем послышалась какая-то команда, выстрелы из мушкетов, но предпринимать что-либо серьезное было поздно. Корпус пинассы воткнулся между двух галеонов как клин. С обоих бортов брандера полетели абордажные крючья, и спустя считаные минуты на глазах ошеломленных испанцев все три корабля превратились в единое целое. Пираты подожгли фитили, быстро попрыгали в шлюпку, которую пинасса тащила за собой, и со всей мочи налегли на весла.

А позади них бушевал ураган пламени. Загорелось земляное масло, затем смола, и наконец раздался оглушительный взрыв – это огонь добрался до мешочков с порохом. Пинасса превратилась в вулкан, который плевался горящими древесными обломками и тлеющей ветошью. На галеонах начались пожары, которые нельзя было потушить. Потрясенные до глубины души колонисты в оцепенении наблюдали страшную картину, представшую перед их глазами. Но вскоре они и вовсе обезумели от ужаса – три корабля спустили испанские флаги и подняли свои. И на одном полотнище – на черном, которое развевалось над большим бригом, – красной краской была нарисована бычья голова с острыми рогами!

Над берегом послышался общий вопль:

– Пираты! Это Красный Бык!!!

Хорхе Альварес, который имел острый слух, хищно оскалился. Для маронира это было сладостное мгновение. Что может быть лучше мести!

– Лево на борт! – скомандовал Красный Бык Альварес. – Канониры готовы?

– Да, сеньор!

– Ну, тогда с Богом, дети мои!

И грянули залпы! Флейт, на капитанском мостике которого стоял Тим Фалькон, проделал тот же маневр, что и бриг марониров, и его пушки вмиг превратили борт испанского фрегата в труху. В ответ не прозвучало ни единого выстрела – все канониры испанцев были на берегу, пили вино и ждали праздничного угощения. А тем временем орудия брига «Буканьер» под командованием Гийома Перра обрабатывали форт – его пушки могли помешать флибустьерам на обратном пути. Когда от форта остались одни пылающие развалины, бриг присоединился к флейту Тима Фалькона.

Спустя час или менее того с кораблями испанцев было покончено. Некоторые из них горели, в том числе галеон, с других сбежали экипажи, фрегат еле держался на плаву, а на второй галеон высадилась абордажная команда марониров, и там, под их дикие завывания, началась страшная резня.

Тимко приказал спустить на воду шлюпки, и флибустьеры, поддерживаемые огнем орудий, пошли на штурм берега, где командиры испанцев пытались организовать сопротивление, соорудив баррикаду из подручных средств. Одна шлюпка, круто изменив курс, пришвартовалась к борту плавучей тюрьмы, и вскоре обалдевшие от неожиданного спасения буканьеры во главе с Гуго Бланшаром, которые уже приготовились к смерти, оказались в объятиях товарищей.

Ничто так высоко не ценилось на Тортуге и в Пти-Гоав, как женская ласка. Губернатор Бертран д’Ожерон, еще тот хитрец, хорошо знал, чем привязать к своим владениям людей, которые ни во что не ставят не только чужие жизни, но и свою. Чем больше корсаров и флибустьеров появлялось на островах, принадлежащих французской короне, тем значительнее были прибыли колонистов, его самого и Вест-Индской компании, которую он же здесь и представлял.

Бертран д’Ожерон был великолепным администратором. Он выписывал колонистов из Европы, заботился о безопасности мирных жителей и надежно охранял их от набегов испанцев, положивших глаз на пиратский форпост. Губернатор верил в своих подопечных, а они платили ему за это звонкой монетой и поддержкой. Свято следуя предложенному д’Ожероном кодексу, коммерсанты приобретали в собственность земли острова, колонисты обзаводились скотом и домашней птицей, а пираты платили налог и выкупали привезенных из Франции женщин, которые становились их портовыми женами.

Существовало лишь одно исключение. Дух коммерции был присущ не только мужчинам, но и женщинам. Так на Тортуге появился первый бордель, который привезла из Франции аббатиса[50] мадам Лулу. В ее заведении девушки не могли принадлежать какому-нибудь конкретному мужчине, они были общими, а если кто-то пытался качать права, то усмирял буяна… карлик по прозвищу Веселый Жак. На его лице постоянно блуждала улыбка, но от нее почему-то становилось жутковато даже самым кровожадным разбойникам, посещавшим салон мадам Лулу.

У Веселого Жака за поясом всегда торчали три пистолета, которые он пускал в ход немедленно, без лишних разговоров, едва какой-нибудь пират начинал обижать девушек. Стрелял он метко, поэтому убитых не было, но получить рану в борделе считалось большим позором, и после нескольких неприятных случаев флибустьеры и корсары в салоне мадам Лулу старались держать себя в рамках приличия. А если между ними и возникали ссоры, то они решали их на берегу, в укромном месте, подальше от любопытных глаз.

Мишель де Граммон не имел постоянной женщины. Его миновала стихия любви, он не имел амурных привязанностей, но салон мадам Лулу, или, как ее прозвали местные острословы, Бордельмаман, посещал часто и с большим удовольствием, меняя партнерш как перчатки. После набега на ловцов жемчуга слава о Мишеле достигла небывалых высот, тем более что результаты превзошли все ожидания. И женщины к нему стали липнуть, словно они пчелы, а он намазан медом.

При дележе добычи ему досталась большая черная жемчужина, которую местный ювелир оправил в золото, и теперь Мишель носил ее на цепочке, вызывая завистливые взгляды других флибустьеров и корсаров, которые любили одеваться пестро и обвешиваться всевозможными ювелирными украшениями. А как не завидовать, если, продав черную жемчужину даже не в Европе, где за нее дали бы просто баснословную цену, а здесь, на Мейне, можно было купить полностью оснащенный бриг и приобрести на него провиант.

Непоседа Филипп Бекель после совместной операции не стал задерживаться на Тортуге и снова вышел в море. Он хотел продолжить успешно начатое сотрудничество, но Мишелю пришлось пойти на поводу у своей команды, которая горела желанием спустить в тавернах Бас-Тера деньги, вырученные от продажи жемчуга. Да и сам он не прочь был повеселиться, попить всласть доброго рома и поволочиться за женщинами. Поэтому не было ничего удивительного в том, что капитан Мишель де Граммон, получивший статус местной знаменитости, стал постоянным клиентом салона мадам Лулу.