— Я узнал тебя.

В остальном Брюсов молчал, а после вопроса «Где сейчас Валерий Треплёв?» громко расхохотался и ответил на чистом шведском:

— А это, господа мои, вопрос религиозного свойства.

Больше он не сказал ничего.

Главному прокурору нелегко далось заседание о продлении содержания под стражей.

Не только потому, что отсутствие доказательств было само по себе фактом вопиющим, но и потому, что защита была представлена расчетливым любителем риторически-саркастических высказываний адвокатом Рейнольдом Рангмюром. Позиция прокурора выглядела просто смехотворной.

«Группа А», полностью деморализованная, разбросанная по залу, думала даже не о том, обретет ли свободу половинка дуэта Игорей, сколько о том, как это получилось, что один из самых известных и — безусловно — самый дорогой адвокат Швеции выступает защитником русского контрабандиста.

То, что они наблюдали, было поединком Тайсона и «Малыша» Эклунда, который логично закончился тем, что судья выдал по первое число и обвинителю, и полицейским властям за то, что они вынуждают систему правосудия тратить время и деньги на рассмотрение дел с заранее предрешенным исходом. В довершение всего освобожденный Александр Брюсов еще в зале суда бесследно исчез — как в воду канул. Ни один человек не видел, как он покинул здание. — Что это было? — осмелился задать вопрос Гуннар Нюберг, когда все собрались на вечерней летучке в Главном штабе борьбы. Туман разочарования висел в комнате, где собралась вся «Группа А», и сквозь него слабо просматривалась фигура хотя и не павшего, но все же серьезно раненного полководца Хультина, сидевшего за своим столом. Он сосредоточенно катал между пальцами шариковую ручку. Не отрываясь от этого поистине Сизифова труда, он горестно произнес:

— Вопрос очень прост. Означает ли то, с чем мы только что столкнулись, что у банды Виктора-Икс достаточно денег, а также контактов внутри шведской системы правосудия, если они так легко вытащили Брюсова?

Вопрос остался без ответа — хотя и не был задан как риторический.

«Группа А» пыталась по возможности разгрузить Стокгольмскую полицию и взять на себя как можно больше ночных дежурств по охране членов правления концерна «Ловиседаль» 1991 года.

Йельм провел одну ночь у человека по фамилии Бертильсон, а другую у человека по фамилии Шрёдениус. Справедливости ради скажем, что еще две ночи он все же провел дома в Норсборге.

Он не общался с Силлой, которая все еще жила на даче в Даларё. Ему ничего не оставалось, кроме как назвать все это «женской тайной» и довериться судьбе. Наверное, самое худшее, что он мог сделать, это навязывать себя. Он видел ее одиночество. Данне и Тува жили независимой жизнью: Данне по большей части пребывал один в своей комнате, а Тува часто гостила у подружки Миллы, чьи родители любили, когда она заходила к ним домой, но, как казалось Йельму, посматривали на него с упреком. Он загружал холодильник едой и думал о том, кого именно надо упрекать.

Тува сказала ему, что пятно на его щеке чем-то похоже на астрологический символ, правда, она не помнит, какой именно. И только на следующее утро, когда он уже собрался уезжать, она сказала ему, что оно похоже на символ Плутона — букву P и маленький горизонтальный штрих под ее петелькой. Он спросил, что это означает. И Тува с ясным и невинным взглядом ответила, что не имеет никакого представления.

— Ты придешь в школу на праздник окончания учебного года? — спросила она. — Мама придет.

— Я постараюсь, — ответил он и ощутил, как у него засосало под ложечкой.

В машине он размышлял о том, что такое Плутон для Тувы: веселый пес из диснеевского мультика, самая отдаленная планета солнечной системы или древний бог смерти?

Когда он вошел в комнату, Чавес еще не включил свой компьютер. Это было очень необычно. Он сидел и крутил ручку кофемолки.

— Скоро июнь, — медленно произнес он.

— У тебя горят какие-то планы на лето? — садясь, спросил Йельм.

— Да, и чем дальше, тем ярче, — ответил Чавес и посмотрел в маленькое окошко, в верхнем правом углу которого виднелся клочок ярко-синего неба. Затем он как будто о чем-то вспомнил.

— Да, — сказал он, собрав воедино свои разбредшиеся мысли. — Тебе тут звонил один. Он должен перезвонить.

— Кто?

— Не знаю. Забыл спросить.

Йельм подумал о серьезной служебной ошибке.

— А как он говорил?

— Как говорил? С гётеборгским акцентом.

— Ага, — сказал Йельм, и в нем снова проснулась надежда. Он набрал длинный номер и застыл с трубкой в руке.

— Хакзелль? — заорал он в трубку. — Это Йельм.

— Мне кажется, я кое-что вспомнил, — протрещал в трубке голос Рогера Хакзелля из кабачка «Хакат и Малет». — Это случилось через пару лет после того, как я начал ставить джазовые записи у себя в заведении.

— Никуда не выходи, оставайся на месте, — отвечал ему Йельм, идя к двери. — Я уже еду. — Чавесу он на ходу бросил:

— Передай Хультину, что я и Черстин уехали в Вэксшё. Мы дадим о себе знать.

— Подожди! — прокричал Чавес ему вдогонку. Йельм без стука вошел в комнату 303. Гуннар Нюберг и Черстин Хольм сидели рядом и пели сложный григорианский церковный гимн. Йельм в изумлении замер на пороге. Они допели до конца, словно не заметив его. Вошедший вслед за ним Чавес врезал дверью ему по спине и тоже остановился. Когда Хольм и Нюберг умолкли, Йельм и Чавес долго аплодировали. Затем Йельм сказал:

— Мне кажется, у нас клюнуло в Вэксшё. Ты со мной?

Черстин Хольм взглянула на него и, не говоря ни слова, стала натягивать свой маленький черный кожаный пиджак.

— Меня захватите? — спросил Чавес.

Все трое вылетели в Вэксшё. Присутствие Хорхе делало невозможным любые интимные разговоры между Паулем и Черстин. Но оба были не внакладе. С туннельным зрением было покончено.

Рогер Хакзелль оказался в своем кабачке. «Хакат и Малет» только что открылся, чтобы принять посетителей на ланч. Часы показывали начало двенадцатого.

Хакзелль указал полицейским на дверь своего кабинета, оставив заведение на попечение единственной официантки. В кабинете громко звучало «Мистериозо». Хакзелль выключил магнитофон, который играл мелодию в режиме нон-стоп.

— Прошу, — сказал Хакзелль, указывая гостям на диван. — Пару дней назад меня посетило ощущение, что с этими звуками связано что-то особенное; я слушал эту композицию без конца. И вот я вспомнил! Это случилось поздней ночью несколько лет назад. Тогда мы были единственным рестораном, открытым до трех часов ночи. Иногда тут бывал бардак, когда собирались все городские любители ночной жизни. Они засиживались допоздна, так что теперь мы работаем только до двенадцати. В ту ночь у нас было довольно пусто, и я уже собирался закрываться. В зале сидели только двое. Один из них, огромный, как дом, человек по имени Антон, и попросил меня поставить эту композицию. Когда кассета закончилась, я поставил новую, с рок-музыкой. Но у Антона в глазах загорелся какой-то безумный огонек, и он потребовал снова поставить джаз. Тогда я вернул в магнитофон эту кассету, и я уверен, что зазвучала именно ваша композиция. Услышав ее, Антон издал дикий крик и набросился на другого парня, осыпая его ударами, я помню это совершенно отчетливо, история вышла очень неприятная. Он все время кричал, но я не помню, что именно, что-то неразборчивое, он же был пьян в стельку. У меня душа ушла в пятки. Сначала два удара в живот, затем по коленям и в пах, а в заключение настоящий нокаут прямо в челюсть, так что изо рта полетели выбитые зубы. Бедный парень упал на пол, а Антон все продолжал избивать его ногами. Но тот так и не потерял сознание, лежал, покорно принимая побои, и только смотрел на Антона странным взглядом. И вдруг Антон размахнулся так, что определенно убил бы. Тогда я закричал. Антон опустил кулак, схватил бутылку, швырнул ее об стену и ушел. Я помог бедолаге подняться, он был весь в крови, живого места не осталось, рот полон выбитых зубов… он все выплевывал их один за другим. Рука висела плетью, в животе и паху ужасные боли. «Я позвоню в полицию и скорую помощь», — сказал я. «Нет, — ответил парень, — он был совершенно прав». Именно так и сказал он об этом ненормальном, который избил его до полусмерти: «Он был совершенно прав». «О’кей, — подумал я, — вот и хорошо, что не нужно вызывать полицию, ведь сейчас уже глубокая ночь». Я помог ему остановить кровь, а потом он просто ушел. Вот и все.