Точка зрения материалиста утверждает, что мы целиком и полностью состоим исключительно из физических материалов. Согласно такой позиции, мозг — это система, работа которой регулируется законами химии и физики, и в итоге все ваши мысли, эмоции и решения создаются природными реакциями, следующими локальным законам по минимизации потенциальной энергии. Мы — это наш мозг и его химические вещества, и если крутить ручки на вашей нервной системе, это изменит то, кем вы являетесь. Распространенный вариант материализма — редукционизм; эта теория выдвигает идею, что мы можем понять сложные явления — например, счастье, алчность, нарциссизм, страсть, злобу, осмотрительность и благоговение, — успешно сведя проблемы к их отдельным малым биологическим частям и деталям.

На первый взгляд редукционистская точка зрения звучит абсурдно для многих людей. Я знаю это, поскольку спрашиваю мнение незнакомых людей по этому вопросу, когда сижу рядом с ними в самолетах. Они обычно говорят что-то вроде: «Слушай, все вот это — как я влюбился в свою жену, почему я выбрал свою работу и все прочее — это же не имеет ничего общего с химией моего мозга. Это просто кто я есть». И они правы, считая, что связь между вашей сущностью как человека и легко ранимым сообществом клеток кажется, мягко говоря, отдаленной. Решения пассажиров исходят от них, а не от набора химических веществ, крутящихся по невидимым крохотным циклам. Так?

Но что происходит, когда мы сталкиваемся с достаточным количеством случаев, подобных тому, что произошел с Финеасом Гейджем? Или когда мы обращаем внимание на другие воздействия на мозг, намного более слабые, чем удар ломом, которые меняют личность людей?

Рассмотрим мощное воздействие маленьких молекул, которые мы называем наркотиками. Эти молекулы изменяют сознание, влияют на мышление и управляют поведением. Мы рабы этих молекул. Табак, алкоголь и кокаин повсюду используются для изменения настроения. Если бы мы ничего больше не знали о нейробиологии, простое существование наркотиков дало бы нам все требуемые доказательства, что нашим поведением и психологией можно управлять на молекулярном уровне. Возьмем в качестве примера кокаин. Этот наркотик взаимодействует с определенной сетью в мозге — той, которая регистрирует события вознаграждения, от утоления жажды холодным чаем со льдом и вызывания улыбки у нужного человека до решения сложной проблемы или слов «Отличная работа!». Привязывая положительные результаты к поведению, которое к ним привело, эта гигантская нейронная сеть (она называется мезолимбической дофаминовой системой) учится, как оптимизировать поведение в мире. Она содействует нам в получении еды, питья и половых партнеров и помогает ориентироваться в повседневных решениях[318].

Вне контекста кокаин — совершенно неинтересная молекула: семнадцать атомов углерода, двадцать один атом водорода, один — азота и четыре — кислорода. Кокаин делает кокаином тот факт, что его форма подходит, как ключ к замку, к микроскопическому аппарату нейронных схем вознаграждения[319]. То же самое верно для четырех основных веществ, вызывающих пристрастие: алкоголь, никотин, психостимуляторы (например, амфетамины) и опиаты (например, морфин): все они тем или иным путем подключаются к этой схеме вознаграждения. Вещества, которые могут давать стимул для мезолимбической дофаминовой системы, обладают самоусиливающимися эффектами, и пользователи будут грабить магазины и нападать на стариков, чтобы продолжать получать эти определенные молекулярные формы. Эти химические вещества, проявляющие свое волшебство в масштабах, в тысячу раз меньших толщины человеческого волоса, заставляют людей ощущать себя непобедимыми и радостными. Подключаясь к дофаминовой системе, кокаин и его родственники завладевают системой вознаграждения, сообщая мозгу, что это лучшее, что могло бы случиться. Древние цепи захвачены.

Молекулы кокаина в сто миллионов раз меньше, чем лом, пробивший мозг Финеаса Гейджа, и тем не менее вывод тот же самый: то, чем вы являетесь, зависит от вашей нейробиологии.

И дофаминовая система — всего лишь один из сотни примеров. Критичными для того, кем вы себя ощущаете, являются точные уровни десятков других нейромедиаторов, например серотонина. Если вы страдаете от клинической депрессии, вам, вероятно, пропишут препарат из числа селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС), например флуоксетин, сертралин, пароксетин или циталопрам. Все, что вам нужно знать о том, как эти лекарства работают, заключаются в словах «ингибитор[320] захвата»: обычно каналы, называемые транспортерами, захватывают серотонин из пространства между нейронами; подавление этих каналов ведет к повышенной концентрации серотонина в мозге. Повышенная концентрация оказывает прямое воздействие на познание и эмоции. Люди, принимающие эти лекарства, могут не плакать на краю кровати, а встать, принять душ, вернуть обратно свою работу и спасти взаимоотношения с другим людьми в своей жизни. И все благодаря незначительной тонкой настройке системы нейромедиаторов[321]. Если бы эта история не была такой распространенной, ее странность ощущалась бы более явно.

На ваши когнитивные способности влияют не только нейротрансмиттеры. То же самое верно для гормонов — крохотных молекул, плывущих в потоке крови и вызывающих суматоху в любой точке, которую они посетят. Если вы сделаете инъекцию эстрогена самке крысы, она станет сексуально озабоченной; тестостерон у самца крысы вызовет агрессивное поведение. В предыдущей главе мы узнали о рестлере Крисе Бенуа, который принимал значительные дозы тестостерона и убил свою жену и ребенка в приступе стероидного бешенства. А в главе 4 мы видели, что гормон вазопрессин связан с верностью. В качестве еще одного примера взглянем на гормональные колебания, сопутствующие обычным менструальным циклам. Недавно моя подруга была на самом спаде перемен настроения, связанных с месячными. Нацепив бледную улыбку, она сказала: «Знаешь, несколько дней в месяц я просто не я». Будучи нейробиологом, она задумалась на секунду и добавила: «Или, возможно, именно это настоящая я, а в остальные двадцать семь дней месяца я — как раз кто-то другой». Мы посмеялись. Она не боялась смотреть на себя в любой момент как на сумму своих химических веществ. Она понимала, что та, кого мы воспринимаем ею, — что-то вроде варианта, усредненного по времени.