— Я очень мало знаю, сын мой, — послышался низкий старческий голос. — Одной и даже сотни жизней не хватит, чтобы познать мир. Человек — это тоже мир. Подобие вселенной в миниатюре. Не пытайся узнать человека. Разберись в собственном мире и своей душе. Если тебе хватит на это отпущенной Богом жизни, ты прожил ее не зря.

— Не успею, преподобный отец. Упустил свое время. Я только думал, что знаю людей и могу читать их, как книгу. На поверку оказалось, что я себя не знаю даже в общих чертах. Отражение в зеркале — еще не человек.

— Можешь погостить у нас, набраться сил. Путь тебе предстоит долгий. Я помолюсь, чтобы он стал легче. Розовыми лепестками усеять не смогу, но и шипов на пути не будет. Ты дал кому-то слово и держишь его. Это хорошо. Брат Иннокентий даст тебе подводу и немного денег. На билет до Белокаменной должно хватить. И еще.

Он подошел к кованому сундуку и, открыв крышку, достал одежду. Церковная ряса, кушак и парик из длинных волос.

— В нем отец Михаил вел службу. Бог лишил его волос. У нас не принято надевать на темя посторонние предметы. Он старался для прихожан. Волосами авторитета не завоюешь. Но я не стал возражать. В ритуальных православных одеждах много излишеств. Они пришли к нам с давних времен. Стоит ли лишать уверенности человека из-за мелочи.

— Вы отдаете одежду мне?

— В священнослужителя никто стрелять не станет. Истинная вера не в предрассудках и обрядах, а в помощи ближнему. Если мой крест спасет жизнь другому человеку, я готов его снять. Но у тебя свой крест, и тебе его придется нести до конца дней своих.

Иннокентий принял одежду из рук владыки.

Они вышли в коридор.

— Он и впрямь святой. К тому же реформатор.

— За свои реформы он и попал сюда. Когда-то молился в Москве, рядом с архиепископами. Так вы остаетесь?

— Поедем завтра. Могу я навестить Глашу? Хочу показаться ей живым и здоровым. Ее молитвы и парное молоко подняли меня на ноги.

— Я провожу вас.

Они вышли за стены монастыря, и брат Иннокентий указал ему на дом, стоящий на окраине.

— Там она живет. Удивил меня преподобный.

— Чем?

— Отдать священную одежду без пострига? Удивил.

— Просто он видит больше, чем ты, Иннокентий. А каноны и законы людей не спасают.

Павел пошел по тропинке к деревне.

17

Во дворе висели его вещи. Все чистое, перестиранное. Рюкзак стоял в сенях. Плотно упакованный пакет с героином лежал на месте нетронутым. Слепцов облегченно вздохнул. Как все просто и незатейливо. Миллионы долларов валяются рядом с граблями и лопатами, и никому до них нет дела. Тут не нужны банковские хранилища. Он вспомнил гору денег, которую они забирали из банка. Выложи в сенях подобную, никто не тронет. Где еще найдешь такое место на земле? Тут деньги не решают человеческих проблем. Людей кормит земля и тяжелый труд.

В больших городах население страдает от беззащитности и бандитского беспредела, в этих местах другая беда — волки. Схема та же, проблемы разные. Закон природы — выживает сильнейший. О справедливости рассуждают только фантазеры вроде него, занимаясь поисками истины и утверждая с пеной у рта, будто добро должно победить зло. Приедет эдакий принц на белом коне, благородный герой, и снесет гидре огнедышащую голову. Ждите! Вывелись сказочные герои. Те, кто ими себя мнит, не размахивают мечами и булавой, а идут на компромиссы с темными силами, на сделки, превращаясь в безвольное отребье.

Слепцов распахнул дверь и вошел в огромную комнату с русской печью посередине. Никаких перегородок, дверей, как в шатре. Женщина сидела в красном углу у окна под иконами и штопала его пробитую картечью рубашку. Сказочная картина — девица из сказки с длинной русой косой, лежащей на плече.

Сидя в четырех стенах теплой московской квартиры, такого себе не нафантазируешь. Жаль, что он не походил на молодого былинного богатыря с благородным сердцем.

— Вы поправились? — тихо спросила она, подняв свою очаровательную головку. — Так и должно быть.

Слепцов подошел к ней и присел на скамью.

— Пустяки. Вашими молитвами.

— Отец Григорий сказал, что вы встанете на ноги и придете сюда. Я вас ждала. А мне велел свой грех замаливать. О вас он сам помолится.

— Уникальный старикан. Все наперед знает.

— Да. Его не обманешь. Правда, я и не пыталась. Увидит человека, и все уже о нем знает. Кому советом поможет, кого пожалеет, а к другому не подойдет вовсе.

— Какой же грех ты замаливаешь, Глаша?

— Страшный грех. Замаливай, не замаливай, но я бы вновь его совершила, вернись все на круги своя.

— На грешницу ты не похожа.

— Трифона я убила. И не жалею об этом. Как только вас погрузили на телегу и Иннокентий повез вас в мопастырь, я вернулась к дому. Тришка очнулся. Тут меня прорвало. И откуда силы взялись, не знаю. Схватила я полено, да как начала его дубасить. Била, пока не выдохлась. Кончился Трифон. Так я мертвого продолжала дубасить. Откуда столько ярости в человеке берется. Всю ненависть из себя выплеснула.

— Ладно, Глаша, забудь.

Женщина заплакала и положила ему голову на плечо. Вот только этого ему не хватало. Он себя еще не причислил к лику святых. Павел обнял ее и прижал к груди.

— Успокойся. Все страшное позади. О будущем думать пора.

— Если бы не вы, то и думать ни о чем не пришлось бы. Пристрелил бы нас Тришка, — бормотала она, уткнувшись носом в его рубашку. Мог он воспользоваться случаем? Конечно, мог. Только такой благодарности ему не хотелось. Дело тут не в благородстве. Павел любил завоевывать женщин, а не получать от них подачки. Он еще верил в силу своего обаяния, оттого и делал глупости. Далеко ходить не надо. Случай с Ариной тому подтверждение. Его использовали, как последнего лоха. По сути дела, он таковым и являлся. Полсотни лет прожил в иллюзиях. А когда жареный петух клюнул, начал жизненным опытом обзаводиться. Вещь полезная, но не поздновато ли?

— Знаю, Глаша. Жизнь с пьяницей не сахар. Но я бы выпил стаканчика два, чтобы сбросить напряжение. Угости, если есть. Докучать не стану.

Реакция была спокойной. Понимающая женщина. Она даже улыбнулась.

— Как вас зовут-то?

— Паша меня зовут. И не называй меня на вы. Я себя дедушкой чувствую.

— Какой же ты дедушка. О таких мужиках мечтают. Хороший удар под дых. У него вспыхнули щеки. Ишь как вывернула. Тут любой общипанный гусь возомнит себя жар-птицей. Умеют женщины вселять надежду, если захотят. Но могут и поленом оглушить. Хотелось ей

верить. Такова человеческая натура. Верят только тому, что хотят услышать сами.

Глаша достала из погреба бутыль с самогонкой. Закуска скромная, но есть ему не хотелось.