Я разорвал путы, швырнул их тряпкой прочь. Надо было заканчивать этот балаган.

Его спасало расстояние. Всякий раз, как я оказывался в опасной близости от него, он спешил улизнуть. Сейчас не стало исключением.

Вращая посох в руках, он плескался ядом краски. Но я знал, что он выдыхается. Прежде его рисунки были точны, четки и хоть отдаленно, но походили на изображаемое. Сейчас усталость плясала на костях его таланта. Новый волк вышел у него схематичным, едва похожим на что-то живое — стоит ли говорить, что он разломился, будто кусок влажной глины, когда, перескочив через его нелепую атаку, я добил несчастного пинком. Мои глаза сверкали ненавистью, воображение на пару с внутренним демоном спорили, кто выдумает наказание для поганца получше. Не знаю, как они, а мне казалось, что классическое «затолкать ему в задницу эту самую Кисть Мироздания» звучит лучше всего остального.

Только бы он еще попался в наши руки.

— Осторожней! — Биска оказалась чувствительней даже ясночтения, предупредив меня об атаке гораздо раньше, чем собственное тело. Словно в надежде уйти от незримой опасности, я дернулся, но поздно.

Гремящая цепь, звеня, заставила меня рухнуть на пол. Глаза лизнули взглядом точку рисованной гири. Не ведая границ, художник намалевывал к весу один ноль за другим, обещая в скором времени обратить ее в самый тяжелый предмет на земле.

Поганец ухмыльнулся. Даже с разбитом носом, измазавшись в месиве кровавых соплей он чуял себя хозяином — положения и моей судьбы.

Биска заставила мои руки обратиться в голодные, шамкающие песьи головы. Разинутые пасти тотчас же вгрызлись пиловидными зубами в толщу крепкой стали. Где ж она с такими-то фокусами раньше была?

Художник знал, что его выходки меня надолго не задержит. Стену в паре метров от нас тотчас же украсили неровные, мазком намалеванные линии ограничения — он спешил и не собирался вырисовывать нашу с дьяволицей судьбу во всех подробностях.

Народ любит попроще — как-то сказал мне один знакомый творец, и художник взял его совет на вооружение.

— Да не стой же ты столбом, сделай хоть что-то!

Биска, оправдывая собственное имя, бесилась. Ей жутко хотелось потереть рога — почти нутром чувствовал мучающий ее зуд. Словно оцепеневший, я с широко раскрытыми глазами внимал, как полосы, идущие со стены, размашистыми линиями побежали по полу, словно заключая меня в плен незримой преграды.

Нет, все было гораздо хуже. Мрачный, грубый, квадратный силуэт, точки глаз, губы-бампер — кто сказал, что не бывает рисунков со звуками?

У этого он точно был.

Завывая воплем семафора, по кривым рельсам прямо на меня неслась громада рисованного поезда.

Цепь, не выдержав напора двух перемалывающих ее в стружку пил-челюстей, жалобно зазвенела, оседая на полу. Поздно, лыбился неумолимо приближающийся великан. Внутри многометровых вагонов он вез для меня только одно: бесконечность боли.

Поздно, стучали мне его колеса по черточкам рельсовых стык.

Поздно, я понял, что не успею отпрыгнуть.

Никогда не поздно, заверила меня надежда.

Я прыгнул, почти ощущая, как через мгновения стальные колеса фальшивого состава зажуют меня, намотают месивом потрохов на ось и...

Иногда не слушать самого себя — благо.

Я рухнул на пол, покатился кубарем, потоком воздуха обдал меня промчавшийся мимо локомотив.

Художник нахмурился — ему моя смерть виделась уже чем-то предрешенным. Не желая мириться с моим внезапным спасением, он решил нарушить стандарты среднестатистического злодея. Завращался, словно юла — остервенело, утопая в творческом кураже, он рисовал один поезд за другим. Словно голодные крысы из нор, они казали свои носы, вот-вот собираясь ринуться в самоубийственном ходе.

Мне казалось, что я уже слышал какофонию скрежетания мнущегося от столкновения металла — кто ж знал, что у меня будет самый незаурядный похоронный марш?

Умирать до страшного не хотелось. Ни мне, ни Биске. Зажатые в тиски ловушки, окруженные стальными монстрами, мы не ведали, что делать дальше.

Художник свою победу чуял. Он почти дышал восторгом нашей скорой кончины, за гранью которого — виктория.

Егоровна не справится без меня. Не ведаю даже, какого лешего там сейчас творится снаружи, но что-то подсказывало, что старуха там не резко окрутела, разматывая оживший ком акварели, а все как раз наоборот. Он прикончит меня с Биской, а следом уничтожит и камень. Что ж за ебалу ему там пообещали, раз, обладая внутренним миром, в котором он может творить буквально любую дичь, он согласился пойти на уничтожение места силы?

За такое не обещают. Такое творят лишь по идейным соображениям...

Они все рванули на нас разом. Я почти соколом ринулся вверх — кто бы мог подумать, что человек способен совершать такие высокие прыжки? Страшно не хватало крыльев — внутренний демон недоумевал, как ему со всей его мощью прорваться-то сквозь Биску? Он не знал, я не знал, никто не знал...

Ноги коснулись хрупкого стекла кабины машиниста — треклятая сила притяжения действовала и тут. Где-то на задворках сознания билась неуместная, бестолковая мысль: а можно ли нарисовать закон физики?

Я кубарем покатился по щербатому полу, тотчас же вскочил, рванул вперед по невероятно длинному, бесконечному коридору вагона.

За спиной зловеще зарычало: складывался, будто карточный домик, перед поезда.

Глупость я свою осознал лишь к десятому шагу. Хлопнуть бы себя по лбу, да времени на это не было.

Я вырвался прочь прямо через стену — жесть оказалась не прочнее бумаги. Словно пушечный снаряд, прошел сквозь нее, рухнул на пол и, не давая себе и секунды передышки, тотчас же спружинил, ударил головой оказавшегося рядом художника.

Паршивец не терял времени даром. Его художества обещали нам целый аттракцион неприятностей.

Биска была зла, а может, даже и в злорадном бешенстве — иначе как объяснить то, что прежде чем я влетел в брюхо паршивца, на моей голове успели вырасти рога.

Мерзавец ахнул. Выпрямляясь, я выбил из его рук Кисть Мироздания, схватил его за грудки дивного кафтана, словно мешок, бросил в один из бесконечно удаляющихся составов.

— No, please! What you doing? Stop it! — Я решил, что уж как-нибудь потом разберусь с его тарабарщиной. Запрыгнул следом, поднял с земли. Стискивая, не давая ему возможности пошевелиться, я отыгрывался на нем за все, что он мне учинил.

Хорошая такая затрещина прилетела ему за сломанные ребра. Пасти Цербера, которыми вдруг стали мои руки, впились в его плечи, словно в долгожданную добычу, повалили наземь. Это уже Биска — ей жаждалось отомстить за то, что его рисованные питомцы трепали ее, словно половую тряпку.

Теперь