она возила его по мраморным осколкам моими руками, и я чувствовал, как внутри нее бурлит детский, неизбывный восторг.

Ей не хотелось наказывать.

Ей хотелось мучить.

— Please! — Он взмолился. Это было странно — мне казалось, что после того как я его отделал, единственное, на что его хватит, так это на болезненные стоны. А он еще и говорить смел...

Биска впилась в его глотку до того, как я успел ее остановить. Поганец забулькал кровью, рухнул нам под ноги.

— И что теперь делать?

Вопрос был уместен как никогда. Роскошный зал чужого величия, обратившийся в россыпь руин после непродолжительной схватки, дрогнул. Иллюзорный мир больше никто не поддерживал; трещины паутиной побежали по стенам, отламывая целые булыжники. Хозяин мертв или умирает — и созданное им, пусть и в сознании, погибает вслед...

Дьяволица предпочитала словам действие. Вместе мы скользнули к Кисти Мироздания, схватили посох.

Рисовал я всегда плохо. Самый мой нелюбимый предмет в школе был. У Биски же, казалось, с этим дела обстояли лучше.

Набалдашник посоха ткнулся в разверстое горло противника, окрасился красным — а дочь самого Сатаны прекрасно знала, что использовать вместо красок.

Дверь у нее получилась всем дверям на славу, хоть в ту известную рекламу с Нео пихай.

Я рванул наружу, чуя себя идиотом. Здравый смысл, еще пару мгновений назад желавший делать ноги от нарисованного поезда, решил отметить, что бежать в рисованную дверь — уже слишком даже для его скромной персоны.

В задницу пусть идет! Не знаю, в какую сторону она открывается и куда я должен был вывалиться опосля, но я врезался в нее всем телом, справедливо ожидая, что попросту ударюсь о стену.

Страху на миг показалось, что так оно и случилось, но потом...

Я почувствовал себя чужим. Словно вынырнув из-под толщи воды, отчаянно пробирался сквозь землистые развалы над головой. Вязкая глина оседала на форме, липла к рукам, норовила забить собой рот и нос.

Путь назад показался мне бесконечным. Чрево живого комка акварели твердело, становилось жестким. Буйство красок угасало вместе с его жизнью.

Я вывалился наземь, чуя себя обессиленным и опустошенным.

Ушей коснулся утробный, ни с чем несравнимый рев. Я застонал, не желая открывать глаза — ну в самом деле, что я там хорошего-то увижу?

Очередные неприятности.

— Вставай же, дурень! Слышишь?

Мне на миг показалось, что это ласковые руки Биски пытаются поставить меня на ноги.

Вместо нее была Егоровна. Я сам волновал ее в последнюю очередь, а вот прилипшая к моей руке дрянь — это и есть Кисть Мироздания? — вызывала у нее самый неподдельный интерес.

Я помотал головой, прогоняя непрошенный морок и пытаясь прийти в себя.

— Этот... Эта паскуда разбудила его! — Вредная старуха все никак не унималась. Я же видел перед собой невообразимое — мало ли за последнее время такого видел?

— Кого?

— Место силы! Разве не очевидно? Отдай мне Кисть!

Она не просила — требовала.

Я же сделал несколько шагов назад. Камень Поэзии, еще недавно просивший у меня защиты, был истерзан, словно плетью. Десятки, если не сотни кристаллов хрустнули, навсегда утратив прежний блеск. Устав ждать, когда ему окажут помощь, он решил самолично воздать мерзавцу с Кистью Мироздания в руках по заслугам.

Голем, прочитал я в описании. Емко, кратко, без излишеств. Не зря ж говорят — краткость сестра таланта.

Он взирал на меня тысячью глаз и видел перед собой только одно.

Тот, кто пытался его убить — лопнул, сошел на нет, но из его недр выбрался другой — с тем же самым оружием в руках, которым его столь отчаянно пытались убить.

Стоит ли говорить, что объяснить многотонной туше, возвышавшейся надо мной, что я к нему питаю исключительно благие намерения, будет непросто?

Глава 24

Художник булькал мрачнеющей прямо на глазах жижей. Буйство красок, обозначавших его жизнь, тускнела, обращая его в комок нечистот. Воздух заполнился спертым духом старой акварели и слежавшейся пыли.

Кисть Мироздания жгла ладони. Хотелось отшвырнуть ее прочь, но пальцы вместо этого, наоборот, держали только крепче.

То, что по ту сторону этого мира было посохом, в реальности оказалось чем-то неосязаемым, окруженным золотым ореолом, разгоняющим тьму. Назвать то, что лежало в руках, кистью язык не поворачивался.

Как не поворачивалось все остальное.

Булыжник смотрел на меня тысячью глаз. Пробудившийся от многолетнего сна, ощутивший на себе взгляд самой погибели, он стоял над нами огромной, неподвижной и грозной тушей.

Затрещал проламываемый его спиной потолок — великан размеренно поднимался, вот-вот собираясь расправить плечи.

— Не двигайся, — услышал я голос Егоровны за спиной. Я ожидал, что сейчас она ввернет какое-нибудь историчное, типа «оно видит только движущиеся объекты», но старуха молчала.

Комната, словно моя рубаха потом, насквозь пропиталась волнением главы инквизаториев.

Бесполезно не двигаться — наверху, стоило музыке грубо прерваться, как началась если не форменная паника, то волнение.

Я не видел, но почти догадывался, что средь рядов шныряют имперские гвардейцы, выискивая самую ценную знать из собравшихся, чтобы вывести их в первую очередь.

Не знаю, был у них приказ или это лишь самодеятельность, но это можно было обозвать разве что глупостью.

Биски не было. Явившись ко мне там, куда я ее призвал, здесь она сгинула, испарилась, ушла в небытие. Словно одно только присутствие рядом с Камнем Поэзии жгло бесов огнем.

— Не двигайся, Рысев, слышишь? — повторила старуха, не узрев от меня никакой реакции. Глупо. Будто я только и делал, что беспорядочно трясся, а не врастал камнем в землю.

От неудачной шутки стало смешно — ну вы поняли, да? Я врастаю камнем, а булыжник спешит убежать.

Уголки моего рта поползли вверх, а из недр каменюки полилось утробное рычание. Смех — я так надеялся, что, завидев мою улыбку, воплощение местного театра рассмеется вместе со мной, отложит вражду, выберет дружбу.

Как же я, мать его, ошибался. Моя улыбка показалась выросшему перед нами голему ухмылкой, разбойничьим и злым оскалом. Не ведая иных методов общения, он вздрогнул, а я тут же понял, что произойдет дальше.

Стрелой метнулся прочь — и вовремя. Пол сотрясся от чудовищной силы удара. Потолок над нами заходил ходуном.

У голема не было ног — он передвигался на невесть каким странным образом перекатывающихся булыжниках.

Воронка от его удара преобразилась, стоило ему выгнуться вновь для следующего замаха. Пышущая весной зелень побежала изнутри образовавшегося прогала. Дивная, мелодичная песнь полилась из земляной