Алина с удовольствием приняла свойственную этим странам политику «невнимания» к ее увечью. Никто не провожал ее любопытным взглядом, никто не смотрел с сочувствием, никто не пытался узнать причины хромоты. И не потому, что любопытство считается неприличным, а потому, что это действительно никого не интересовало. Ни один из редакторов журналов, договариваясь с ней об очередной командировке в горы, ущелья, джунгли или сыпучие пески, не позволил себе уточнить, сможет ли она работать в полную силу. Она была хорошим фотографом, а снимки профессионала хотели публиковать независимо от того, сколько у него рук, ног или глаз.

Алина давно заработала себе имя и в России, поэтому в том мире, где она была своей, никто даже не задумывался на тему ее хромоты. И со временем она сама перестала о ней вспоминать. Перестала настолько, что даже в самых потаенных уголках души не связывала с этим недостатком неудачи в личной жизни. Она знала, что никогда не станет красавицей, однако были мужчины, которым она нравилась, которые находили ее подростковую, девичью худобу и угловатость привлекательной, а хромоту — той пикантной изюминкой, что отличала их избранницу от остальных двуногих прелестниц. С мужчинами не складывалось лишь потому, что ни к кому из них, даже к этому странному, чужому и такому отчего-то родному и близкому Гальперину, не могла Алина до сих пор почувствовать ничего похожего на любовь. Она узнала, что режиссер Саратовского драматического театра — талантливый, способный Дэн — давно спился и из героя ее девичьих грез превратился в полное ничтожество. Конечно, она уже не испытывала к этому человеку никаких чувств, кроме жалости, но была уверена в том, что мужчина, с которым она захочет быть рядом, должен непременно вызвать в ней то же чувство щенячьего обожания, которое когда-то вызывал в ней Дэн.

Отсутствие в жизни любви Алина, конечно, замечала, а вот хромоту замечать перестала. Поэтому и не сразу поняла, о чем ее спрашивает провожатая, а сообразив, сумела не обидеться. В конце концов, откуда женщине знать: возможно, Алина устала. Тем более что так оно и есть: сказываются съемки Чимбулака, поиски кладбища, а теперь еще и двадцатиминутный путь до могилы.

— Здесь. Вот она, — служащая останавливается у могилы, — странный памятник.

Алина с интересом разглядывает изваяние. Действительно, каменное хитросплетение круглых молекул больше подошло бы для увековечивания памяти какого-нибудь химика. Но, с другой стороны, что можно изваять на могиле физика-ядерщика: макет атомной бомбы?

— Нормальный памятник, — откликается она не слишком вежливо. Тут же спохватывается, достает пятьсот тенге[26], протягивает женщине: — Спасибо вам.

— И вам, — расплывается та в улыбке. — Ну, я пойду тогда. Или, может, вас подождать, а то заплутаете?

— Нет-нет. Все в порядке. Я справлюсь.

Провожатая удаляется по заснеженной тропинке. Алина с интересом рассматривает фотографию человека, фамилию которого носит.

— Здравствуйте, Щеглов Андрей Романович.

Мужчина на снимке ей кого-то напоминает. Может быть, мать, а может, и саму Алину. Да, наверное. Те же бездонные глаза. Вероятно, это особенность всех Щегловых. Хотя где-то она уже видела и такие же сведенные к переносице брови, и широкие крылья носа. Точно не в зеркале. У Алины брови тоже черные, но ниточка, аккуратная, а носик маленький и острый. А вот рот у них с дедом одинаковый: нижняя губа пухловата, а верхняя потоньше, а в правом углу обе они чуть загибаются вниз в иронической ухмылке. Дед даже сфотографировался с таким выражением лица, да и у Алины полным-полно подобных снимков. Странно, она не помнит фотографий деда в семейных альбомах. Было несколько штук, а потом и они куда-то исчезли. Алина спрашивала бабушку:

— Много будешь знать… — Галина не сердилась, но давала понять, что расспросы эти ей удовольствия не доставляют.

Спрашивала Алина и мать:

— Да убрала их бабушка куда-то. Наверное, в шкафу в коробке.

— Почему?

— Не хочет на него смотреть.

— Почему?

— Много будешь знать…

Теперь Алина уже знает, что даже смерть деда не смогла бабушку окончательно примирить с его предательством, а, может быть, его неожиданный уход из жизни только усилил ее обиду. Он жил, и была жива надежда на его возвращение. Его не стало, и не осталось надежды. А что может быть ужаснее для человека, чем безвозвратная потеря мечты?

Алина кладет на заснеженный цветник букет гвоздик. Больше вроде бы и делать у могилы нечего, но уходить не хочется, будто держит ее что-то, не отпускает. Алина не любитель разгуливать по кладбищам. Они никогда не привлекали ее даже с исторической точки зрения. Она бывала в Лондоне и Париже. С удовольствием бродила по городам и заказывала экскурсии, но никогда не спускалась в склепы собора Святого Павла и Пантеона, не заходила внутрь Вестминстерского аббатства и не заглядывала на Пер-Лашез. Она не считала нужным посетить Ваганьково и скорбно постоять у могил Высоцкого, Есенина или Талькова. Она слушала их песни, читала стихи, а следовательно — помнила. Приходить же на могилы незнакомых людей ей отчего-то казалось кощунственным. Она не считала, что тем самым может проявить свое уважение, восхищение или чувство утраты. Нет, ей почему-то казалось, что визит чужого человека может чем-то обеспокоить усопших. Да, конечно, для нынешних школьников, которым посчастливилось оказаться в Лондоне и попасть в Вестминстерское аббатство, это путешествие по надгробиям, возможно, единственный способ узнать и запомнить фамилии Чосера, Байрона, Шеридана. Надо надеяться, что имена Диккенса, Дарвина и Ньютона им знакомы, но как знать, насколько изменится мир через столетия. Возможно, людей перестанет интересовать, кто и когда открыл то или иное явление. Открыл, и хорошо. Обнаружил, и спасибо. Доказал, и слава богу. Так что в необходимости подобных экскурсий для, как это ни прискорбно, подавляющего большинства населения планеты Алина не сомневалась, но себя старалась от них ограждать. Сегодня, однако, пришла на неизвестную могилу к родному, но совершенно незнакомому человеку. Зачем? Любопытство? Ностальгия? Долг? Скорее последнее. Алина чувствует себя виноватой перед близкими. Немногим из них удалось ей сказать последнее прости. Конечно, она бывала и у бабушки, и у отца, хотя знала, что его, если он знает о ее визитах, они совершенно не волнуют. Но она приходила не для него — для себя. И к деду пришла для себя, а еще для бабушки. Для того, чтобы хотя бы после смерти примирить их обоих.

«Могила у деда хорошая, и заброшенной вовсе не выглядит. Наверное, следит за ней кто-то. Может та, что стала разлучницей?» Алина испуганно оглядывается. «Что это я? Чего мне бояться? Ничего предосудительного я не делаю. Даже если у Андрея Романовича Щеглова есть еще какие-то родственники, я имею не меньше прав стоять у этого камня, чем они».

На кладбище пустынно. Нет ни души. Близится время закрытия. Алина подходит чуть ближе к портрету, повинуясь внезапному порыву, гладит керамическую щеку и чувствует, как подступают слезы. Возможно, здесь похоронен человек, который мог бы ее любить, если бы жизнь сложилась по-другому. Любила же ее бабушка. Значит, и дедушка мог бы.