Он налил им воды из-под крана в пустую банку из-под джема, позаимствованную у Гэрриса Плайбона.

– Ты прав, я напилась. Давай-ка покурим и расслабимся.

Прежде чем он успел попросить ее не дымить в квартире, она достала зажигалку и прикурила.

– Итак, помнишь, что ты сказал про «Ютьюб» и триктрак?

– Ну, более или менее.

– Так вот, я проделала то же самое, что и Кит. То есть я не заходила на «Ютьюб», как он, а облазила учебный сайт «Триктракология».

– Мне такой сайт не известен, уж прости, если я с тобой груб.

– Груб, глуп, скуп и всем моим потугам дает отлуп!

– Прости, не понял…

– Ты самый учтивый мужчина из всех, кого я встречала, Александер. В этом плане твой недостаток делает из тебя калеку.

Тира положила на кровать раскрытый чемоданчик с комплектом для триктрака. Обернувшись к ней, он увидел, как она с полнейшим равнодушием отбросила в сторону берлинский камень.

– Я так освоилась с игрой в последнюю неделю, что продула пять тысяч в интернете, так что можешь мной гордиться.

– Да, это серьезное достижение. – Он скинул кеды, стянул толстовку и бухнулся рядом с ней на кровать.

– Уверена, что ты обдерешь меня дочиста за три-четыре партии.

– Мы что, играем?

– Ага. – Она протянула ему косяк. – Правда, никак не могу запомнить, как расставлять эти хрени. Наверное, классика для тех, кто играл только онлайн, да?

– Не уверен, что это свойство можно назвать классическим.

Он встал на колени рядом с ней, повинуясь позыву выровнять расставленные ею кое-как фишки на доске – и толком не зная, сможет ли он этим ограничиться. Затянувшись разок косяком и опасаясь последствий дальнейших затяжек, он поспешил вернуть ей сигарету. Но она отрицательно покачала головой.

– Ты испытываешь отвращение к чужой слюне?

Вот чем можно было бы объяснить происхождение неисчерпаемого клада Плайбона, эту кучу недокуренных косяков, сваленных на резиновом коврике «вольво» с пассажирской стороны.

– Я очень даже люблю чужую слюну, – ответила Тира. – Если она принадлежит правильному человеку. А вот моя собственная слюна вызывает у меня отвращение. Мне не доставляет удовольствия влажный кончик скрутки.

И Бруно затушил косяк, как и в прошлые разы, примяв его кончиками пальцев и уже привыкнув к болезненному ожогу. Если напрячь память, так он мог вернуться к школьным годам. Тем не менее перед ним лежала доска, розоватая, манящая, обещая, как всегда, перенести его в иные сферы. Камень из берлинской брусчатки, как ни странно, несильно расцарапал поверхность.

– Значит, на этот раз я должен выиграть очередной транш двадцаток?

– Не-а. Ты играешь не на деньги, а на мою одежду.

– Как это – твою одежду?

– Будешь ее снимать с меня, глупый. И не отнекивайся, ты меня щупал глазами весь ужин. – Тира подперла груди рукой и приподняла их, и они теперь показались ему близнецами-младенцами, умоляющими, чтобы он их обнял покрепче. Груди прижались друг к дружке у выреза ее просвечивающей полиэстеровой блузки – той мистической границы, которую Бруно, нет сомнений, всю истоптал откровенными взглядами.

– Давай, триктракни меня, триктракни двойным и тройным выигрышем, чтобы я оголила сиськи!

Он шумно отхлебнул воды из стеклянной банки и почувствовал, как замочились края прорези для рта. Было уже поздно напяливать на голову капюшон, да и шампанское его разгорячило. Капюшон ему больше не нужен. Фишки были расставлены, и Тира выбросила на доску светлые кости. Выпали две четверки.

– Принято выбрасывать только одну кость, чтобы определить, чей первый ход.

– Я же ни разу не играла с живым человеком, так что не знаю, как принято. А ты ради забавы можешь сделать для меня исключение, страшила!

Бруно пожал плечами. Она сдвинула светлые фишки в сильную стартовую позицию. Он выкинул свои кости, выпало два-три, и он поставил темные фишки в свой «двор», избрав тактику ленивого продвижения. Еще не время для более наступательной игры. Сначала он должен понять, какие уроки она усвоила, и немного подождать, пока не выветрится хмель. Что бы его с Тирой ни связывало, их связь возникла давно, задолго до начала этой игры. Она права: он может сделать для нее исключение ради забавы. Если он добьется унижения Тиры, выиграв у нее, он также сможет, возможно, восстановить неприкосновенность квартиры 25, что, впрочем, предполагало ее способность к унижению.

Она сразу предложила удвоить ставки. Под маской он удивленно вздернул брови.

– К чему такая спешка?

– Нам надо придать игре смысл. Или, знаешь ли, сдавайся, если чувствуешь, что проигрываешь.

Бруно принял ее предложение, а затем сделал прайм на пяти[59]. Ей не везло. Он наблюдал, как она в панике мечется по доске, потом поймал и уничтожил оставленный ею блот. Игра приобрела спринтерский темп, и Тира явно отстала. И вместо того чтобы удвоить ставку и оторваться еще дальше, Бруно позволил ей отыграться. Она гневно чертыхалась на кости, не совершавшие для нее чуда.

Потом, когда Бруно поставил последнюю фишку на финальную позицию, она стащила с себя носки и бросила их один за другим ему в голову. Он пригнулся.

– Если я правильно интерпретирую международные правила игры в триктрак на раздевание, носки считаются одним предметом одежды, а не двумя.

– Верно. Ты выиграл одну партию.

– Но ты же удваивала ставки. Для этого и используется удваивающий кубик. Так что кроме носков я еще выиграл и твои штаны. Спасибо!

– Если бы ты внимательно изучал международные правила игры в триктрак на раздевание, или любой другой игры на раздевание, ты бы, твою мать, знал, что проигравшая вправе снять все, что ей заблагорассудится.

С этими словами Тира расстегнула блузку и сбросила ее на кровать, выпустив на волю массивный и замысловатого вида черный бюстгальтер, и он тотчас представил в разных ракурсах то, что в нем помещалось.

– Ты по-настоящему оценишь эти правила, когда сам проиграешь, – добавила она.

– Учитывая, как ты играешь, моя очередь проиграть не наступит никогда.

– Да пошел ты! Я буду чувствовать себя оскорбленной, если ты скажешь, что тебе не хотелось снять с меня блузку, впрочем, ты же не из тех чудаков, кто из чувства противоречия предпочитает наблюдать за обратным процессом. Уверяю: тебе понравятся мои сиськи!

– Самопожертвование – так это обычно называет Эдгар Фальк.

– А, твой извращенец Гэндальф? Уж кто-кто, а этот старый педик знает наверняка.

Бруно расставил фишки заново и воспользовался правом кинуть кости первым. Выпало шесть-три, и он снова двинул фишки широким фронтом, вынудив ее обороняться. Он ощутил, как ее слабая игра снижает его тонус, пришибая его так же, как шампанское и марихуана. Но теперь никакое