Сейчас вой стоит по всей польской земле — эти гнусные казаки грабят панов подчистую, бесчестят добрых паненок, а красные не могут или не хотят остановить их бесчинства, наводящие ужас на добрых католиков.

Оставалась надежда на вмешательство Англии и Франции, что своим политическим нажимом остановят эту дикую орду. И союзники не подвели.

Лорд Керзон выдвинул ультиматум — красные должны остановиться на проведенной им линии, разграничивающей этническую границу польского народа по Бугу. И вот перед Пилсудским лежат условия перемирия, которые были отправлены из Москвы радиограммой.

— Они предлагают не мир, а замаскированную капитуляцию, — повторил Пилсудский и выругался.

Польская армия должна быть демобилизована и не превышать пятидесяти тысяч. Все излишки вооружения передаются рабочим отрядам, что станут выполнять функции милиции, а по сути новой Красной гвардии.

Магнаты должны отказаться от своих владений и безвозмездно передать землю для наделения всех бедных крестьян. А взамен красные отступят к «линии Керзона», а их войсковая группировка не будет превышать двести тысяч штыков и сабель.

— Это не условия мира, это же позорная капитуляция и неизбежная революция! Пся крев!

Пилсудский все понимал правильно — Польша разоружится и останется беззащитной перед стоящей на границе огромной армией. А внутри с острыми штыками красногвардейцы — не все поляки живут красиво и зажиточно, и тем более не считают богатых панов из сейма достойными выразителями интересов бедноты…

— Нас может спасти только чудо!

Демблин

(7 августа 1920 года)

Командир 27-го кавполка 10-й кавалерийской дивизии 2-й конной армии Константин Рокоссовский с усмешкой смотрел на закрашенное зеленое пятно на борту броневика. Белой краской там было нанесено всего одно слово — «Даешь». И пятно на месте когда-то манящего слова «Варшава».

Но вот красноармеец взял в руки кисть, макнул ее в банку с белой краской и, старательно высунув язык, стал размашисто выводить буквы на броне, как раз по покрашенному, но уже просохшему пятну.

— Давай, Контра, пей!

Вороной жеребец, названный так в честь своего злобного нрава, недовольно фыркнул и потянулся мягкими губами к синей глади медленно текущей Вислы, стал осторожно и медленно пить, а Константин все улыбался — радостно было на душе.

Они прорвались через всю Белоруссию и Литву, прошли половину Польши с севера на юг, и тут, у фортов Демблинской крепости, что совсем недавно русскими называлась Ивангородом, встретились с 6-й кавалерийской дивизией начдива Тимошенко из 1-й конной армии, что прошла сюда с боем через Украину. Встретились!

— Не балуй, Контра!

Жеребец, нахально глядя на Константина, начал бить копытом по воде, как бы говоря — пора бы, мол, на тот берег, хозяин! Наступление не терпит, врага надо добивать. Ну а потом и по кобылкам вместе пройдемся, ты по своим, я по своим! Отдохнем!

— Ну все, Контра!

Рокоссовский вывел коня из реки, хотя тот, упрямец изрядный и характером стервозный, упирался всеми копытами, и передал поводья подскочившему ординарцу.

— Стреножь да на выпас пристрой одного! А то ведь по кобылам пойдет, гад! Обессилит ведь себя, знаю его, подлеца!

Последнее слово вырвалось машинально, но с нескрываемым одобрением. Как Контра был вреден на отдыхе, так он был великолепен в бою, где чувствовал себя в родной стихии.

Под Гродно на два передовых эскадрона полка, которые Рокоссовский повел лично в авангарде армии, вылетели три сотни польских улан, наклонив пики с бело-красными флажками. И пошли в атаку, с лихой удалью, только ветер играл прапорцами.

Ох, как тут и взъярились красноармейцы, старые ветераны, что прошли войну с германцами и австрийцами под покрытыми славой знаменами драгунских и гусарских полков старой российской армии. Где уж тут безусым панам, что вчера еще в гимназии за партами сидели?! Опрокинули на хрен и вырубили подчистую.

Контра зубами грыз от ярости польских коней, а Рокоссовский троих улан срубил, как лозу на учении, дал своему клинку отведать дымящейся горячей крови…

Сегодня наступил счастливый день долгожданного отдыха. Командарм 2-й конной дал дневку — за семь недель марша они останавливались только два раза, иначе падеж коней был неминуем. Это люди двужильные, все вынесут, а с лошадей не спросишь, если устали, то попадают.

Старого фуража уже нет — овес и сено подъели еще весной. Свежее сено еще сушится, а овес колосится по полям. Марши по полсотни верст в день, летние ночи короткие — плотно ли лошади в ночном свои брюхи набьют?

— Смотрите, товарищ командир! Никак опять наши сибиряки летят, поляков бомбами попотчуют?!

Константин посмотрел вверх — так и есть, из-за деревьев вынырнули пять тупомордых аэропланов с красными звездами, покачали крыльями и полетели за реку.

На той стороне уже была 6-я кавалерийская, а поляки время от времени пытались ее скинуть обратно в воду и ликвидировать опасный плацдарм. Вот только ничего у них не выходило, без артиллерийской поддержки много не навоюешь!

— Наши сибиряки, — тихо произнес Рокоссовский и усмехнулся.

С пилотами они встретились неделю назад, совершенно случайно, но так всегда бывает на войне — их аэроплан был подбит и приземлился прямо в село, которое занял его поредевший полк.

Высокие крепкие молодые командиры с кубарями на рукавах новых гимнастерок. Сразу почувствовалась выправка кадровых офицеров, но таких военспецов сейчас было очень много в Красной армии.

Нападение поляков вызвало большой приток русских офицеров, которые не желали участвовать в братоубийственной войне, но с охотой встали в строй, чтобы защитить Россию от наглых интервентов.

Разговорились, даже по чуть-чуть выпили коньяку из фляжки — кучеряво жили пилоты. И только тут молодой командир полка увидел бело-зеленые угольники Сибирской армии, которые ему были хорошо знакомы по короткому плену. И познакомились — капитан Михаил Вощилло удивился, встретив такого «земляка».

Все оказалось просто — добровольческий авиаотряд вместе со своими сибирскими «Сальмсонами», более новыми, чем те этажерки, что имелись у Красного Воздушного флота, очень активно поддерживал с воздуха наступление его 2-й конной армии.

И сейчас, увидев в воздухе знакомые самолеты, красноармейцы махали им руками. Поднял руку и Константин, подумавший, что они в первую очередь русские, и лишь потом белые и красные. Подумал и усмехнулся еще раз, махнув рукой.

— Но правда за нами!

И повернулся, посмотрев на броневик. На нем уже красовалась новая белая надпись. Старая ведь устарела — Варшава позавчера была взята штурмом, и победный парад красноармейцев принял командующий Западным фронтом Тухачевский. Он же и прокричал новый приказ, который сейчас и красовался белыми буквами на броне.