– В общем‑то, – сказал я, протянув горсть ягод принцессе, – правдивые легенды у вас.

Она вздрогнула, увидев перед лицом широкую ладонь, секунду непонимающе смотрела на ягоды. Затем полные губы растянулись в благодарной улыбке.

– Спасибо, – произнесла она скромно и сгребла пальцами калину.

– Ешь, – сказал я. – Неизвестно, когда получится нормально подкрепиться. В Абергуде ты голодовку устроила, на чем вообще держишься?

Она отправила сразу несколько ягод в рот. Нос скривился от горечи, даже глаз задергался, но принялась упорно жевать.

– Вкусно, – соврала она.

Я не удержался и хохотнул. Истинная леди, даже когда очевидная гадость.

– Вкусно будет, – проговорил я, довольно скалясь, – когда кабана зажарим. Ну, это тебе будет. А мне сырого положено.

Изабель улыбнулась, второй раз за все время. От этой улыбки будто солнце в груди засияло, а по венам пустили медовый настой.

– Не переживай за меня, – произнесла она, отправляя в рот очередную порцию ягод. – Я хоть не ела, но успела подремать несколько минут. Даже ты приснился.

– Серьезно? – изумился я.

– Да, – сказала она. – Странно так. Я была какой‑то маленькой. И все вокруг чужое, непонятные блестящие горы, какой‑то портал. А потом пришел ты, погладил меня по голове, и все стало хорошо. Еще там был кто‑то злой, но ты победил его. Не видела, но точно знаю, что победил.

От собственной откровенности щеки принцессы покраснели так густо, что даже на шею поползло. Она замолчала, делая вид, что сосредоточена на пережевывании горьких ягод.

Пока она боролась со смущением, я соображал, как это все могло произойти. Мысли с треском давно не смазанных шестеренок завертелись в голове, невидимые жернова пошли по кругу.

Я тряхнул головой, сильнее натягивая капюшон. Шестеренки и жернова мигом исчезли, вместо них появилась мордочка рыжей кошки. Она шевельнула усами и растворилась в потоке бессвязных мыслей.

Справа послышалось неуверенное покашливание. Я покосился. Шамко мнет пальцы, рожа любопытная, но заговорить не решается.

– Ну что? – спросил я, давая понять, что голову отрывать не стану и даже не укушу.

Он неуверенно промычал:

– Я спросить хотел.

– Спрашивай, – разрешил я, перешагивая кротовью горку.

– Ворг в любого зверя может перекинуться? – наконец поинтересовался он.

Я кивнул, Шамко нерешительно продолжил:

– А почему не перекинулся в водомерку? Ты мог такую скорость развить, гвардейцы даже понять бы ничего не смогли.

Я глянул на клонящееся к закату солнце. Раскаленный диск медленно ползет к горизонту, заливая степь оранжево‑желтым светом. На востоке небо стало лиловым, когда светило скроется, оттуда поползет тьма.

Глядя на сияющий горизонт, я пояснил:

– Потому, что водомерка не зверь.

– Это как? – не понял Шамко и вытаращил глаза.

– А так, – проговорил я терпеливо. – Она козявка, хоть и очень большая. В козявку не перекинуться. Ну разве что с помощью магии. Но это не ко мне. Это, наверное, эльфы умеют. Или людские маги.

Парень снова замолчал. Видимо, обдумывает, чем козявка отличается от зверя. Я не стал объяснять, в чем разница, пускай подумает – ему полезно.

– А правда, что в полнолуние вы в чудовищ превращаетесь? – спросил он снова.

Я покосился на него, хотел гаркнуть, чтоб глупостей не говорил, но лицо парнишки искреннее и открытое.

– Ты с оборотнями перепутал, – ответил я, смягчившись. – Это они бесконтрольные. Вроде проклятых или заколдованных. А ворги – это раса такая. Усек?

Шамко кивнул, лицо приняло задумчивое выражение.

Уши уловили глухой скрежет, не сразу понял – откуда. Мои спутники ничего не заметили, похоже, звук может различить только зверь. Через несколько секунд земля впереди вспучилась, появилась маленькая горка.

Слева донесся встревоженный вздох Изабель. Едва ли от такого крошечного холмика будет вред, но тут земля нежити – пес его знает, что здесь водится. На всякий случай отодвинул принцессу за спину.

Из вершины горки показался белый кончик, затем высунулась вся черепушка. По виду напоминает крысиную, только эта чуть приплюснута, значит, крот. Точнее, раньше был кротом.

Скелетик поднял костяные лапки и принялся усердно разгребать вход в нору. В провалах глаз мерцает еле заметный голубоватый огонек. Под местом, где должен быть нос, блестят два ряда резцов. По бокам клыки, такие длинные, что палец перекусить может.

Рядом обеспокоенно запыхтел Шамко. Так обеспокоенно, что мне тоже стало не по себе.

– Ты много знаешь о Мертвой степи? – спросил я паренька, обходя усердного скелетика.

Шамко скривился, как если бы уличили в том, что вместо выпаса водомерок весь день валялся на сеновале. Или на мхе, на чем‑то же в Абергуде должны валяться.

– Не то чтобы… – нехотя проговорил парень. – Но если из земли вылезают скелеты, значит, уже прошли границу. А тут можно и на охотников наткнуться.

Я оторопело посмотрел на него, даже капюшон приподнял.

– Кого‑кого?

– Не удивляйся, – произнес Шамко, на ходу вытирая нос рукавом. – Ильва трясется за каждый шаг своей земли. Потому границы охраняют охотники. Зачарованная лично ею нежить.

– Сильно зачарована? – спросил я с сомнением.

Парень кивнул и сказал:

– Почти не убиваема.

У меня даже брови на лоб вылезли, пришлось собрать волю в кулак, чтобы не рассмеяться в лицо парнишке.

– Гм, – выдавил я. – Нежить, которую нельзя сожрать, это… Гм… Почему их никто не видел?

Земля снова вспучилась, выпуская на поверхность очередного крота‑скелета. На этот раз существо оказалось под ногами у паренька. Тот недовольно пробурчал что‑то под нос и пнул взрыхленную землю. Скелета благоразумно не задел – вдруг за сапог тяпнет.

– Дело в том, – начал пояснять парень, – что охотники не такие, как остальная нежить. Они зачарованы и не могут покинуть пределы Мертвой степи. Охотники патрулируют границы земель Ильвы, ловят чужаков. Их, сам понимаешь, немного. Сюда мало кто суется, а кто решается – не выбираются.

Солнце опустилось еще ниже, залив закатными лучами изумрудно‑зеленую траву. Небо стало похоже на дощечку художника, где тот разводит краски. Оранжевые и красные цвета ближе к востоку превращаются в бледно‑голубые, а затем и вовсе – в синие. Кротовьи холмики появляются все чаще, словно с приближением вечера выбираются на прогулку.

Редкие кусты поблескивают голубоватыми огоньками. Сначала думал – светляки, потом присмотрелся, оказалось, сами листья переливаются свечением. Тоже какая‑то магия нежити.