В братстве по оружию есть что-то двусмысленное, поскольку из сражения проистекают не столько победа или поражение для страны, сколько возвышение или падение личного престижа. И напротив, по отношению к случайному противнику, с которым сошлись прежде всего для подтверждения своего положения в собственном лагере, испытывают не меньше дружелюбия, чем враждебности.

За исключением тех редких случаев, когда война идет не на жизнь, а на смерть, целью схватки отнюдь не является уничтожение врага. Бой должен быть учтив. Князь Сян из княжества Сун ожидает для решающей битвы переправляющуюся через реку армию княжества Чу. Ему говорят: «Их много, нас мало. Нападем на них, пока они на переправе». Князь не следует этому совету. Переправа завершена, но войска Чу еще не заняли своих позиций. Снова князю говорят: «Надо на них напасть!» Он отвечает: «Подождем, пока они выстроятся к бою!» Только тогда он атаковал, потерпел поражение и был ранен. «Достойный называться вождем (цзюньцзы, или князь, знатный человек, человек порядочный) не пытается усугубить трудности незадачливого противника. Он не бьет в барабан, пока его ряды не построены». Хотя князю Сяну и ответили, что уважаема только победа, история простила ему многочисленные и серьезные проступки и ошибки за то, что в тех обстоятельствах он задумывался только о спасении своей чести.

Победоносно лишь то сражение, из которого вырастает престиж полководца. Он вырастает в меньшей степени, когда гонятся только за успехом (и особенно если пытаются довести его до конца), чем если бы была проявлена умеренность. В 614 г. княжества Цинь и Цзинь выступили друг против друга. Обе армии выстраиваются, но боя не завязывают. Ночью к Цинь прибывает посланец с предупреждением: «В обеих армиях много воинов. Завтра утром, умоляю вас об этом, давайте сойдемся!» Но воины Цинь замечают, что посланец не смотрел прямо, а его голос не был тверд: Цзинь уже потерпело поражение. «Армия Цзинь нас боится! Она обратится в бегство! Прижмем ее к Реке! Мы ее наверняка разгромим!» Однако же войска Цинь продолжают отдыхать, и противник может спокойно сняться с лагеря. Оказалось достаточным, что кто-то сказал: «Не уносить с собой раненых и мертвых бесчеловечно! Не дожидаться условленного времени, окружать противника в опасном ущелье подло!»

А вот как должен говорить победитель, которому предлагают возвеличить собственную славу, соорудив монументальный курган на трупах убитых врагов: «Я был причиной, что кости воинов двух стран лежат на солнце! Это жестокость!.. (Несомненно), в стародавние времена, когда сияющие Добродетелью цари вели войны против (не признающих Небесного порядка) варваров и когда они захватывали тех, кто, смахивая на кашалотов, (пожирал слабых, эти цари) могли затем возводить триумфальный курган («фэн»), для того чтобы (навсегда) выставить тела [преступников – дурного вождя и его дурных из-за их оскверненности, но верных воинов]. Ну а теперь преступников нет! и я не вправе вести войну не на жизнь, а на смерть! Есть только верные вассалы, которые до конца проявили свою преданность! Они умерли, связав свою судьбу (мин, или жизнь, судьба, порядок, инвеститура] с предназначением своего князя! Почему же возводить триумфальный монумент?»

Пока вассалы сходятся в суматошной схватке, вся ответственность за происходящий бой и его последствия ложится на вождя. Вождь в одиночестве ведет этот бой. Единственно благодаря его добродетели достигается победа. Он должен во всех сражающихся вдохнуть силу своей души. Себя он обязан отдать целиком. Цигэ предводительствует центральным полком Цзинь; Хуань – его копейщик, Чжанхоу – его возничий. В начале происходившего в 588 г. боя Цигэ ранен стрелой; кровь стекала ему в обувь, но он продолжал бить в барабан. Но в конце концов он сказал: «Мне дурно!» [Вожди под знаменами обязаны следовать этикету. Долг преданных воинов – напоминать им об этом.] Чжанхоу отвечает ему: «С самого начала сражения меня пронзили две стрелы, попав одна в ладонь, а другая в локоть. Я их вырвал, чтобы вести колесницу. Левое колесо стало пурпурным. Осмелился ли я сказать, что мне дурно? Государь, потерпите!» Хуань говорит Цигэ: «Как только начался бой, как только возникла опасность, я спустился с колесницы и повлек лошадей за собой. Государь, вы хотя бы (раз) подумали обо мне? И все же, государь, вам плохо!» Чжанхоу снова заговорил: «Глаза и уши армии прикованы к нашему знамени, к нашему барабану. Все подчиняются им и для наступления, и для отхода. А вот наша колесница! Пока на ней остается хотя бы один человек, дело можно будет довести до конца. Раз вам дурно, неужели вы доведете до катастрофы дело нашего властелина? Одевший кирасу и взявший оружие должен твердо бороться до самой смерти. Вы страдаете, государь, но это не смертельно. Государь, возобладайте над своим страданием!» Переложив вожжи из правой руки в левую, Чжанхоу взял в правую палочку барабана и начал бить. Но он не был вправе действовать как полководец: его кони закусили удила, и битва была проиграна. Полководец достоин своего положения, если после боя в состоянии воскликнуть: «Меня повалил колчан моего лука! Меня рвало кровью! Но мой барабан не прекращал стучать! Сегодня я был вождем!» И потому что он действительно был вождем, его копейщик смог без малейшего труда растолкать врагов, в то время как его возничему со столь истертыми вожжами, что они могли бы полопаться при малейшей попытке подхлестнуть лошадей, удалось провести колесницу с полным грузом через схватку.

Голос, дыхание, душа, горение вождя сообщаются его соратникам по колеснице и всей армии, но прежде всего воодушевляют его знамя и его барабан. Знамя – это все отечество. Когда уничтожено знамя, погибает и удел. Знамя – это сам князь. Прикасающийся к знаменосцу виновен в оскорблении величества, и всюду, где несут знамя князя, выступает и он сам. Но требуются поистине исключительные обстоятельства, чтобы князь подверг опасности одновременно знамя и себя самого. Обычно он кому-то доверяет знамя и кому-то передает командование. Впрочем, очень редки те, кому хочется обрести опасную почесть совершенной полноты власти. Осторожный генерал прикрепляет хотя бы свои позументы к княжескому знамени. Он опасается слишком полного отождествления с государем.

В сущности, после того как армия выступает, а кровавое омовение придало душу знаменам и барабанам, все вассалы в принципе обречены на смерть. Но генерал, у которого в руках находятся командные барабан и знамя, в самом деле посвящает себя смерти, если, приняв полноту власти, оказывается двойником государя. Когда после обращения к черепахе и строжайшего воздержания военачальник, держа в руке топор, видит, как ему вручаются знамя и барабан, он обязан переодеться в костюм, который отделит его от мира живых. Он облачается в погребальное одеяние и отныне сможет выйти из города только через особую брешь, пробиваемую в северных воротах: через особую брешь в Храме предков выносят и покойника в момент погребения. Генерал обязан состричь ногти с пальцев рук и ног, как делают, отдавая себя всего святой силе. С этого момента «посвященный смерти», «он не должен оглядываться назад». Связанный отныне узами абсолютной преданности, лишенный права на двоедушие, он становится душой бойни, открываемой его переодеванием. Это напоминает переодевание заклинателей, которым поручено от имени государя изгнать губительные силы. Переодевшись в свои освященные одежды, заклинатели дают клятву не возвращаться, «пока не доведут свое дело до конца». В течение кампании полководец иногда вновь подтверждает свою верность. Генерал княжества Цзинь Чжунхан Сяньцзы в 554 г. бросил в Реку драгоценные камни и произнес такую клятву: «Я не позволю себе еще раз переправиться через Реку!» Сяньцзы одержал лишь половинчатую победу, однако ему пришлось переправиться через Реку. И он заболел. Его глаза выкатились. Он вызвал преемника и скончался. Умерев, он продолжал, широко раскрыв рот, смотреть вытаращенными глазами. Кто-то заметил: «Может быть, потому, что не завершил своего дела?» Положив руки на прах [жест причащения], его преемник воскликнул тогда: «Государь, вы закончили все дела! вот почему я не продолжаю вашего дела! Река, будьте моим свидетелем!» Тогда тело согласилось закрыть глаза. Удалось наконец закрыть и рот покойного. Погребальная речь о Сяньцзы звучала: «Это был мужчина!»