Леся встретила теплый взгляд Егора, коротко улыбнулась, села ровнее и выжидательно посмотрела на Дюкова. Раз уж обстановка настолько официальная, то нужно сохранять спокойствие. Но в душе подпрыгивали смешинки и кружилось счастье. Нет, Егор совершил этот шаг вовсе не потому, что он старомоден и придерживается правил столетней давности, он пришел ее освободить от какого-либо участия в пророчестве. Пусть в проклятье остаются те герои, которые хотят этого сами.

– Я не против, – сказала она и кивнула.

Несмотря на то что блин был давно съеден, Василий Петрович поперхнулся и закашлял.

* * *

Она даже не ответила. Самолюбие не прощало таких эпизодов, и Кирилл начал завтрак в состоянии глубокого раздражения. Ева сидела напротив молча, и, похоже, ей тоже было не до разговоров. Но, несмотря на бледность, выглядела она неплохо.

«Какого черта!» – злился Кирилл, посматривая на рядом лежащий телефон. Он повел себя на дне рождения матери неправильно – это факт, но…

– Егор, ты куда собрался? – спросила Зофия Дмитриевна, перекладывая на свою тарелку неизменный тост.

– Не хочу есть, позавтракаю позже. Я зашел выпить кофе, – произнес он, проходя мимо стола.

– Ты не ответил на вопрос.

– Прогуляюсь с утра.

Зофия Дмитриевна посмотрела на Кирилла и многозначительно подняла брови, говоря: «Материнское сердце обмануть нельзя, ты обещал приглядывать за Егором».

– Возможно, я уеду сегодня. – Ева отодвинула тарелку с нетронутым салатом и устало откинулась на спинку стула. Ночное приключение наполняло душу томительным непокоем, тоской и тихой злостью. «Когда мы теперь увидимся?» – спросила она Глеба, натягивающего джинсы. «Никогда, мы получили то, что хотели, остальное лирика. И подумай о разводе, жизнь – штука короткая». Ева положила ложку сахара в чай и посмотрела с равнодушием на кекс. «Подумаю».

Когда Егор вышел, Кирилл немного помедлил, еще раз обменялся с матерью взглядами и направился следом. Ветер нашептывал нехорошие мысли, но верить подозрениям совершенно не хотелось. Он шел за братом на определенном расстоянии, задерживаясь на поворотах, стараясь держаться ближе к заборам. Но в этом не было необходимости, Егор шел уверенно и оборачиваться не собирался. И шел он, как оказалось, к Дюкову.

«Неужели мать права и не зря беспокоится? Да как это возможно?!»

Егора пришлось ждать, из дома он вышел вместе с Олесей. Они сразу двинулись в сторону леса, а значит, следить будет совсем нетрудно. Около оврага Кирилл намеренно отстал, а затем, наоборот, ускорился, и, когда вышел к обрыву, Егор и Леся уже находились внизу. Они сидели рядом на сваленном дереве и разговаривали, было совершенно ясно, что третий здесь лишний.

Резко развернувшись, Кирилл быстро направился к дороге. Ветки хлестали, но он зло отмахивался, теряя последние капли самообладания. Его променяли. И его угрюмый брат сейчас сидит там и улыбается!

Вернувшись, Кирилл сразу наткнулся на мать, но желания пускаться в долгие объяснения не было, бросив на ходу: «Я уезжаю. Егор с племянницей Дюкова развлекается в овраге. Если ты считаешь, что за ним нужно присматривать, пожалуйста, делай это сама», – он взлетел по лестнице, покидал в сумку-саквояж вещи и устремился к машине.

– Я напишу тебе, как доеду. – Поцеловав мать в щеку, он вышел во двор, вынул мобильник из кармана, сжал его и простоял так некоторое время, глядя на то место, где впервые увидел Олесю. «Я не собираюсь сходить с ума из-за этой девчонки. Было и не было. Точка». Но задетое самолюбие и ноющая душа намекали на то, что не так-то просто забыть лесную фею.

* * *

Появление Егора повергло Василия Петровича в глубокий шок. В страшном сне он не мог представить, что один из Кравчиков когда-нибудь переступит порог его дома. Какое удовольствие – планировать месть, и что за наглость – нарушать его планы? Нет, он не хотел, чтобы Олеся была другой: послушной или расчетливой, кокетливой или хитрой. Никакая другая не привлекла бы внимание холеного и избалованного Кирилла. Егор? Нет! Не он является любимчиком матери, да и не то это, не то… Благодаря деревенским всегда можно узнать, что происходит в доме с башенками на противоположном краю Утятина.

Но где он ошибся? История шла как по маслу, а теперь: здравствуйте, я пришел попросить разрешения ухаживать за Олесей! Василию Петровичу даже показалось, что он бредит после бессонной ночи. Нельзя верить, нельзя! Это заговор, назло ему!

И главное – он дал согласие.

И второе главное – ее сердце трепетало.

«И глаза сияли, точно две начищенные медные монеты!»

– Нельзя верить, нельзя… – пробормотал Василий Петрович, на ходу скидывая леопардовый халат. Ворвавшись в свою комнату, он быстро надел брюки, рубашку, пиджак и побежал к оврагу, надеясь разглядеть равнодушие на лице Леси. – Она умная, специально завтрак такой устроила… Вся в меня! Вся в меня! Сашка, ты плохо ее воспитала, влюбляется в кого хочет!

К оврагу Василий Петрович не ходил много долгих лет, воспоминания слишком тяжелы, если в сердце живет и здравствует боль. Изменилось многое: тропинка, деревья, муравейники, норы чуть ли не через каждый метр. Но прежними остались те чувства, которые когда-то заставили прыгнуть вниз, вслед за худенькой девчонкой, неосторожно ступившей на край обрыва.

– Сидят, – прошептал Василий Петрович, глядя на Егора и Лесю. – Как же ее угораздило…

За спиной хрустнула ветка, он обернулся и увидел Зофию Дмитриевну Кравчик. Прекрасную, как и много лет назад.

* * *

Каждый год за несколько дней до дня рождения она отпускала прислугу и оставалась в доме одна. Выключала свет, зажигала свечи и вспоминала свою жизнь с того момента, когда покинула Варшаву, Москву и перебралась в Утятино. А вспомнить было что. Любовь. Сильную, неожиданную, ответную, живущую на другом конце деревни, стирающую запреты, планы, мечты… Она же мечтала о другом счастье: благополучном, устроенном, лучше, чем у других. Но разве мог его дать Василий Дюков? Нет, он мог подарить иное, земное…

Зофия уже понимала, что гибнет, и пару раз сбегала в Москву – отдышаться, проверить, сколько дней она протянет без него. А потом возвращалась и опять неслась по деревне с учащенно бьющимся сердцем. Нужно спасаться: если сейчас не вырваться, то потом обратной дороги не будет, а чувства уйдут, надо только хорошенько стереть их.

Друг отца обратил на нее внимание осенью. Красивый, ухоженный, добрый, щедрый, и относится с уважением, любовью и заботой. Второй раз так не повезет! Он соглашался на все, лишь бы хоть изредка видеться с ней, общаться, ловить улыбку и взгляд, а от такого не отказываются. После брака Зофия могла переехать (в Подмосковье много хороших домов), но она предпочла остаться, чтобы быть рядом с тем, кому причинила убийственную боль. Просто дышать одним воздухом, изредка проходить по тем местам, где они раньше гуляли и целовались. Только когда Василий уехал и пропал, она позволила себе продолжительные путешествия. И в Утятино они оба вернулись совсем другими людьми.