осуждение, такие как употребление наркотиков и организованная реакция против регламентации школьного образования).

Для подростка из рабочего класса оставался только город. Но и здесь, что унылые кафе пятидесятых, что более изощренные увеселительные заведения следующего десятилетия предоставляли слишком мало возможностей для развлечения, самодостаточности и экшена. Они либо не предлагали ничего, либо это было скучно и посредственно. У подростка из рабочего класса было недостаточно денег, чтобы принять участие в чем-то эдаком, и недостаточно таланта, везения или личных связей чтобы чего-то добиться. Столкнувшись с недостижимыми целями в сфере досуга, не имея серьезных обязательств или привязанностей, он был близок к отчаянию[255]. Он видел себя следствием, а не причиной, его подталкивали «они». Вместо того чтобы принять все это либо вообще ничего не делать, он сотворил свое собственное воодушевление, он добился результата из ничего.

Именно эту форму приняло случившееся на пляжах. Я вовсе не вкладываю в ситуацию скрытый смысл и понимание, чуждое самим участникам – в середине шестидесятых моды слишком хорошо понимали абсурдность как своей проблемы, так и своего решения. В этом заключалось характерное настроение, которое я описал в предыдущей главе: блуждание без действия, очевидная бесцельность, постоянная, но несколько отчаянная надежда на то, что что-то случится, и, в конце концов, готовность сделать так, чтобы оно случилось. Если парня или девушку на улице, на пляже, на пирсе, на дискотеке, в закусочной, в игровом зале спросить, что бы они хотели сделать, они бы ответили: «Ничего». И этот ответ нужно принять за чистую монету. Им оставалось только сделать жест, намеренно оказаться в рискованной ситуации, где драки, швыряние камней, сталкивание девушек в море рассматриваются как то, что они есть. Добавьте к этому волевому элементу особое желание перемен и свободы во время праздников, отъезд из дома, романтику ночевок на пляже или вчетвером в одной кровати в грязном приморском пансионе, соблазн «склеить» девушку и принять «колеса». Они выбирали это, находясь в обществе, чья структура строго ограничивала выбор, и в ситуации, предоставлявшей им мало возможных альтернатив в силу отсутствия развлечений, действий полиции и враждебного отношения местных.

Стиль

Первые признаки, первые ласточки обособленности, впоследствии столь ясно и яростно выраженной Rolling Stones и The Who, появились вместе с тедди-боями. Они стали первой группой с самобытным стилем, хотя и выступали не столько против «взрослых», сколько против маленького ассортимента пятидесятых: кафе, пустого города, поп-культуры танцевальных залов, заведений типа Locarno и Месса[256], предназначенных для людей старше двадцати[257]. Их стиль был позаимствован у другой социальной группы – эдвардианских денди, и его преувеличение и ритуализация отразились в действиях группы: в некоторой брутальности, бесчувственности, безразличии, почти стоицизме.

Насилие тоже было, достаточно устрашающее, чтобы вызвать моральную панику, но меньше, чем воображали многие и, конечно же, пресса[258]. Ничего настолько драматического, как инцидент в Клактоне, «сделавший» модов и рокеров, не случилось, но стиль тедди-боев также очень четко формировался социетальной реакцией на его первоначальные проявления. Стилистические инновации рассматривались – и по праву – не только как новое в стиле одежды, но как предвестники нового культурного контура, который придется учитывать при составлении нормативной карты общества.

Герои пятидесятых были подогнаны под американскую модель брутального и пижонского: самыми совершенными ее образцами были Марлон Брандо и Джеймс Дин, а Элвис Пресли представлял их точный музыкальный эквивалент. Но если в Америке этот тип возник из куда более сложных течений и отсылал к ним, тедди-бой являл собой нечто очень простое. Фильмы типа «Рок круглые сутки», «Jamboree!» и ворчание, которое иногда доносилось в адрес тедди-боев, никак не предвещали всего этого распространения, неразберихи и разборок в молодежном сообществе в последующие несколько лет.

Моды возникли, по выражению Наттолла, в классическом стиле – в противовес романтическому. Стиль тедди-боев, рожденный в традиционных рабочих районах Южного Лондона, дошел до гротескных крайностей (как это часто бывает в стилях одежды на последних этапах их существования), уступивших дорогу «улучшенному» драпированному костюму[259]. В этот период о себе заявил новый подросток конца пятидесятых, безупречно воплощенный в стилизованном романе Колина Макиннеса «Абсолютные новички»[260]. Эти дети были сообразительными и уверенными в себе, хотя и наивными и грубоватыми по сравнению с американскими ровесниками; даже в среднем классе было не найти такого тонко организованного и модного типа, как сэлинджеровский Холден Колфилд. Молодежь переняла то, что кратко обозначалось как «итальянизированный» стиль одежды, перетекла в мир баров Ехргesso и променяла громкие эксцессы рока на ритм-энд-блюз в его камерном варианте.

Некоторые, например Наттолл, видели в этих ребятах – а не в рокерах, как обычно считалось, – истинных преемников тедди-боев: они унаследовали высокомерие, самоуверенность и разборчивость и были слишком привередливы для дорожных закусочных, где собиралась другая публика. Именно их стиль одежды, их модничанье породили современного модернистского мода. В начале шестидесятых перемены распространялись быстро, молодежная культура была открыта новым влияниям, а ее типы сложно поддавались классификации. На сцену вышли студенты художественных училищ и бросившие учебу в колледже или университете; фокус музыкальных пристрастий сместился с громкого рока и кратковременного увлечения скиффлом и старой конформистской балладной традицией на местные группы – Beatles, Kinks, Pretty Things, Rolling Stones. Атмосфера в лондонских клубах Flamingo и Marquee сгущалась, она была яркой и истерической. Здесь началась эпоха модов, к 1963 году достигшая одной из своих вершин.

Параллельно с модами эволюционировали рокеры. Их можно было с полным основанием считать похожими на тедди-боев по крайней мере в двух отношениях: во многом они оставались люмпенами, не уловившими новый образ, олицетворяемый модами; кроме того, они были более общительными и прямыми, ближе к образу грубиянов прошлых лет. Но, как подчеркивает Наттолл, это не была простая трансформация тедди: в своем стремлении к ранней грубости чистого рока рокеры были романтиками. Переходной моделью для них – как итальянизированный стиль для модов – стали мотоциклисты-байкеры (ton-ups). Эти ребята заметили, что тедди становятся слишком респектабельными (кстати, в середине шестидесятых костюмы тедди-боев уже продавались на барахолках), и обратились непосредственно к американскому мотиву «диких» (Wild Ones): мотоциклам, черной коже и металлическим заклепкам. Они обитали вдали от города и кофеен, на шоссе и в придорожных кафе. Самые культовые из этих кафе, такие как Busy Bee и Асе на южном конце автомагистрали Ml, и теперь, более десяти лет спустя, являются местом паломничества для верных. «Рокеры» – термин, конечно же, происходящий от приверженности к раннему року, – имя, которое они сами выбрали и на которое откликались.

Итак, если не брать в