понедельник было арестовано более 110 человек – не за явные преступления, такие как ношение холодного оружия или нападение, но по обвинениям, требующим определения (весьма субъективного), что такое «препятствующее», «представляющее угрозу», «оскорбительное», «буйное» или «беспорядочное» поведение. Эти термины могли приобрести объективный и реифицированный статус только посредством принятия ситуационной логики, которая, в свою очередь, была основана на системе верований. Ниже приведены примеры этой ситуационной логики; первые два взяты из заявлений обвинителя в брайтонском суде, вторые два – из Гастингса:

В случае умышленного препятствования: «В условиях, сложившихся в Брайтоне на тот момент, было ясно, что содеянное молодыми людьми, вероятно, могло вызвать нарушение спокойствия».

В случае поведения, представляющего угрозу для окружающих: «Мы утверждаем, что он был в числе девяти или десяти рокеров, скандирующих "Мы хотим крови", и что в конкретных обстоятельствах в Брайтоне в то время его поведение следовало классифицировать как буйное. На этих основаниях мы выступаем против освобождения под залог».

Восемнадцатилетняя девушка находилась в хвосте толпы, направляемой полицейскими. Она отказалась двигаться так быстро, как от нее требовали, и повернувшись к полицейскому, сказала: «Не толкай меня… коп, я на тебя пожалуюсь». Обвинитель прокомментировал это так: «В таком случае при обычных обстоятельствах полиция просто отмахнулась бы от происшедшего, но в подобной опасной ситуации неразумные маленькие девочки вроде этой могут доставить массу неприятностей».

В одном из немногих дел (августа 1964 года), которые были фактически закрыты в Гастингсе на основании недостаточности доказательств, молодой человек П.Г. обвинялся в оскорбительном поведении. Согласно показаниям, констебль видел, как большая группа «буйных подростков» шла по дороге, занимая ее целиком. Вместе с другими офицерами констебль направил часть группы дальше по набережной. П.Г. шел в этой группе, и констебль слышал, как он издевался над другим офицером и делал личные наблюдения, в том числе замечание: «Посмотрите на его веснушки». Такое замечание, «возможно, не было бы замечено при обычных обстоятельствах, но из-за потенциально опасного характера происходящего оно приняло куда больший масштаб. Ситуация могла очень быстро выйти из-под контроля».

Последние два случая, а также личное наблюдение за аналогичными инцидентами, подтверждают точку зрения Беккера, что значительная доля правоприменительной деятельности приходится не на обеспечение применения правил, а на завоевание уважения тех людей, с которыми правоприменитель имеет дело: «Это значит, что на человека могут наклеить ярлык девианта не потому, что он действительно нарушил правило, а потому, что он продемонстрировал неуважение к правоприменителю»[242]. Этот фактор приобрел особую важность на приморских курортах, где полиция была очень чувствительна к публичному осмеянию. Учитывая, что за их действиями наблюдала публика, эти чувства были понятны. Ни один матадор не хочет, чтобы над ним смеялись.

Долговременные последствия полицейской деятельности были менее заметны, но с точки зрения модели амплификации не менее важны. Они усиливали девиантность, неосознанно сплачивая аморфные силы толпы в более жизнеспособные группы для участия в беспорядках и вызывая все больше противоречий между девиантами и сообществом.

Эффекты такого типа хорошо известны исследователям поведения банд. Ранние чикагские социологи – в особенности Трэшер и Танненбаум – изучили, каким образом нападение, противодействие и попытки подавления усиливают сплоченность группы. Согласно Трэшеру, нападение было практически непременным условием для превращения зарождающейся уличной группировки в банду. Позже Яблонски продемонстрировал те же эффекты, они были описаны в общей литературе, посвященной управлению толпой во время политических, расовых и других беспорядков.

Ситуация толпы, по преимуществу, дает возможность получить неожиданный эффект от полицейского вмешательства – сплочение противника. Такое укрепление и поляризация происходят вследствие не всякого нападения, но такого, которое воспринимается как резкое, беспорядочное и несправедливое. И даже если нападение не было таким, неоднозначность ситуации толпы дает максимально благоприятную возможность для распространения слухов о действиях полиции. Точно так же как моды и рокеры воспринимались полицией символически и стереотипически, полиция воспринималась толпой как «враг». Действие напоминало представление «Панча и Джуди»[243], где каждая сторона видела другую в искаженной перспективе и стремилась оправдать свою точку зрения.

Впрочем, дело было не только в череде взаимных недопониманий; действия полиции объективно усиливали сплочение и поляризацию. В первую очередь их тактика контроля исходила из предположения, толпа молодежи была поделена на две однородные группы – модов и рокеров (мотив «разделяй и властвуй»), или же представляла единую однородную массу. Оба допущения были ошибочны. Подчеркивая различия между модами и рокерами (к примеру, не давая двум группам сближаться), полиция увеличивала трещину между ними. В одном случае (не на приморском курорте) полиция, при полном освещении в СМИ, попыталась призвать обе группы сесть за стол переговоров для заключения мирного договора[244]. Если толпу рассматривать как однородную, подлежащую контролю на основе видимых стигм в одежде, развивается большее ощущение сплоченности. Становясь мишенью неизбирательного преследования или даже всего лишь наблюдая за инновационным использованием насилия со стороны полиции, у более маргинальной и пассивной части толпы легко могло развиться чувство негодования и недовольства. Это могло бы стать первым шагом на пути к чувству идентичности и общей цели с реальным или воображаемым костяком толпы, при том что «полицейское насилие» послужило удобным фактором консолидации.

Следует заметить, что чувство преследования особенно остро ощущалось рокерами, которые подвергались явной дискриминации со стороны полиции. Эта группа была заметнее аморфных толп модов и в глазах общественности имела традиционный статус «шпаны». Их статус меньшинства по отношению к модам, а также ощущение, что они ведут арьергардный бой с новыми эмансипированными юнцами, только подкреплялись полицией, которой, естественно, было проще распознать представителей меньшинства. Литература, посвященная управлению толпой, указывает на этот тип пристрастности как особенно провокационный, и полицейским обычно разъясняется необходимость избегать ситуаций, которые могут взволновать толпу.

Другой источник консолидации связан с тем, что противостояние было по большому счету безрезультатным. Начиная с первого инцидента в Клактоне, полиция столкнулась с новой ситуацией, почти не имевшей прецедентов. В отличие от лондонской полиции, у подразделений маленьких приморских городов практически не было опыта взаимодействия с потенциально опасными массовыми скоплениями людей, такими как политические демонстрации. Тактика сдерживания толпы возникала ситуативно, под неизбежным и чрезмерным влиянием искаженного восприятия ситуации и крайне напряженной эмоциональной атмосферы. Это означало, что такие традиционные стратегии, как «демонстрация силы», которые рекомендуются в большинстве руководств по борьбе с массовыми беспорядками, не были реализованы должным образом. «Сила» была недостаточно сильной или даже демонстрировала комический аспект ситуации (как в случае с использованием санитарных машин, переоборудованных в патрульные фургоны); вместо быстроты и решительности полиция колебалась, либо ее действия выходили за рамки демонстрации силы –