Я разделась и решительно вошла в воду, она обожгла холодом и немного остудила клокотавшую во мне ярость. Я поплыла к середине озера, намахивая саженки и пытаясь разобраться в своих чувствах. Интересно, чего это я так взвилась? Ведь прежде я совершенно спокойно относилась к раскопкам и даже сама принимала в них активное участие, а тут вдруг стала на дыбы и принялась яростно бить землю копытом.

― Рыться в развалинах садового павильона ― одно дело, а копаться в усыпальнице ― совсем другое! ― сурово объяснила я себе.

Я мало что знала о своих предках, но была твердо уверена, что были они людьми куда более достойными, чем Армен и его подручные. А эти самые подручные собирались спуститься в склеп и топтать ногами землю, смешанную с прахом моих родственников. Мысль о том, что они будут ворошить и небрежно отшвыривать в сторону их кости, и без того порушенные какими-то вандалами, опять привела меня в бешенство.

«Для них нет ничего святого! Им мало того, что они претендуют на сокровища, прав на которые не имеют, им не достаточно того, что они угрозами заставили меня приехать сюда, так теперь они хотят принудить меня осквернить могилы собственных родственников!»

От этих мыслей я снова зашлась от злости и потому не заметила, как сделала еще несколько лишних кругов по озеру.

Наконец, почувствовав, что совсем выбилась из сил и если немедленно не вылезу на берег, то камнем пойду ко дну, я вышла из воды на берег. Промерзла до костей, от холода зуб на зуб не попадал, зато вся злость улеглась, я чувствовала себя посвежевшей, да и голова работала лучше.

― Конечно, эти ребята не агнцы Божьи и даже не воспитанники приюта для бедных сироток, они ― форменные бандиты! ― сурово напомнила я себе. ― Моральными принципами они не отягощены, это в их положении вещь лишняя, и потому ведут они себя соответственно. Но и ты, моя милая, мало напоминаешь девицу из пансиона. Ты же сама с ними связалась! Разве не ты заказала убийство двух человек? И, заметь, даже глазом не моргнула! И потом, когда зашла речь о сокровищах, ты ведь не сказала Армену всей правды! Вместо этого ты начала кроить и выкраивать, плести невесть какие кружева, лишь бы правду утаить! А ведь могла рассказать ему все, глядишь, от тебя и отвязались бы! Так нет, докроилась до того, что пришлось ехать сюда! И даже тогда ты еще могла выкрутиться! Отдала бы дневник и надобность в твоем присутствии здесь отпала бы! Ан нет, дневник не отдала! Знаешь, что я тебе скажу, моя милая? Это ты кому другому рассказывай, что тебя силой заставили приехать! Сюда ты притащилась по доброй воле! Уж очень тебе хотелось знать, чем все эти поиски закончатся. Не хотелось выпускать из вида этих охотников за сокровищами! Ну, и кто ты тогда? Жертва? Бедная овечка или что другое? А если другое, так перестань психовать! Не хочешь, чтоб они лезли в усыпальницу, придумай что-нибудь! Для чего-то тебе голова дана!

Рассуждения сделали свое дело, в мыслях наступила ясность и я пришла в отличное расположение духа. Со мной всегда так: киплю, мучаюсь, но только до тех пор, пока не приму какое-нибудь решение, после этого начинаю действовать, назад не оглядываюсь и сомнениями не мучаюсь.

К стоянке я возвращалась окружным путем, вдоль внешней ограды, и во двор вошла через главные ворота. Сурен с Романом сидели у костра и ужинали. На мое появление они внимания не обратили, поглощенные более интересным занятием и я, разобиженная явным пренебрежением, хотела гордо продефилировать мимо, но желудок живо напомнил мне, что гордость и голод не совместимы. Сокрушенно вздохнув, я признала требования собственного организма вполне разумными и молча присоединилась к сидящим у костра. За весь ужин между нами не было сказано ни слова. Я молчала из принципа, а они про мой принцип не догадывались и просто не обращали на меня внимания. Покончив с едой, мы не разошлись по своим спальным местам, что было бы вполне естественно при том настроении, в котором пребывала наша компания, а остались сидеть на чурбаках вокруг пляшущего пламени. Мы молча смотрели на него, и каждый думал о чем-то, известном только ему, а вокруг тихо шумел темный парк, над головой вздымалось черное небо с россыпью звезд и казалось, что мир вдруг сузился до крохотного пятачка, на котором сидели три сгорбленные фигурки.

Правда, Роман чаще обычного отлучался в темноту и после каждого раза возвращался во все более возбужденном настроении. Сурен косил на него глазом, с неодобрением наблюдая, как напарник нервно дергает конечностями и что-то невнятно бормочет, но замечание делать не спешил. Я тоже исподтишка поглядывала в сторону Романа, с опаской прикидывая в уме, когда это возбуждение достигнет апогея и перерастет в открытую агрессию. Долго ждать заветного момента не пришлось, из очередной отлучки Роман вернулся с фляжкой в руках, которую, очевидно, прихватил по пути из ящика с продуктами. Сурен на это своеволие никак не отреагировал, только сердито нахмурился, но и такой малости хватило, чтоб завести неуравновешенного парня. Он демонстративно поднял фляжку над головой, тряхнул ею, потом протянул мне:

― Хлебни, может, веселее станешь. На твою кислую рожу смотреть противно!

― Отстань! Не хочу!

― Да, ладно, что ты ломаешься! Что из себя недотрогу корчишь? Недотроги с мужиками в лес не ездят!

Пить в мои намерения не входило, поэтому я сердито бросила:

― Отстань! Без тебя тошно, придурок!

Но этого мне показалось недостаточно, и я пересела от него подальше, чем сильно разозлила Романа.

― Чего ты выделываешься, сучка? ― заплетающимся языком заорал он, вскочил с места и стал совать мне в руки фляжку, перемежая уговоры с матерной бранью. Я к такому обращению не привыкла и потому, как только фляжка оказалась в опасной близости от моего лица, схватила ее, размахнулась и изо всех сил швырнула в темноту. Куда она упала, не знаю, но за то, что ее содержимому я нанесла непоправимый урон, могу ручаться. Заторможенный ум Романа не сразу сообразил, что же произошло, но, когда до него дошло, он зашелся в яростном крике:

― Ты что сделала, гадина? Ты что это сделала, мать твою?

Он двинулся на меня, изрыгая проклятия и суля самые страшные кары. Совсем потеряв голову, он занес руку, собираясь отвесить мне хорошую затрещину. Не на шутку испугавшись, я вскочила на ноги и, не очень понимая, что делаю, с размаху толкнула его в грудь. Может, я не рассчитала силы, может, он не твердо держался на ногах, но от толчка Роман покачнулся, сделал шаг назад и упал навзничь. Мой неожиданный выпад привел его в бешенство, он неловко поднялся на ноги и с бранью пошел на меня. Сурен понял, что добром все это не кончится и решил, наконец, вмешаться:

― Оставь ее! ― приказал он, не повышая голоса.

Роман остановился и злобно вызверился в его сторону:

― Чего оставь? Чего оставь? Ты видел? Она меня ударила!

― Я сказал, оставь ее! Ты сам напросился!

― Ты, че, Сурен! Как это, оставь? Ты, че блин, не видишь, что она над нами издевается?