– Вы предлагаете мне работу? Здесь, в музее Гальера? – восклицаю я. Даже в самых смелых мечтах я и не думала о подобном! – Конечно же, я отправлю вам свое резюме. – Потом осторожно прячу ее карточку в свою сумочку.

– А теперь, похоже, время снова вернуться в mêlée[57], не так ли? Allons-y[58]! Но я с нетерпением жду новой встречи с вами, Гарриет. Наслаждайтесь сегодняшним вечером.

Я буквально плыву сквозь толпу, продолжающую праздновать, и пытаюсь – хотя ноги едва меня держат – представить себе, как работаю в этих залах. Может быть, это шампанское придало мне смелости, но я всерьез начинаю думать о том, не переехать ли в Париж навсегда.

Каждые выходные Мирей отправлялась навестить Клэр в американский госпиталь, расположенный в Нёйи-сюр-Сен. Заодно она приносила с собой новости из мира, в котором больше нет войны. Она брала Клэр за руку и выводила ее наружу: там они неторопливо бродили по тропинкам между ухоженными газонами и клумбами, полными ярких цветов, подставляя лица солнцу, чтобы оно поделилось с ними своим светом. Когда Клэр уставала, они садились на расставленные под деревьями скамейки; Мирей же развлекала подругу рассказами о том, что происходило в модельном доме месье Лелона: о последних проектах, созданных месье Диором, и о сплетнях насчет клиентов, приходящих за своими заказами.

Поначалу казалось, что Клэр не хочет возвращаться в тот мир, откуда ее столь безжалостно извлекли, словно она больше не желала становиться частью реальности. Но, медленно и постепенно, неделя за неделей, благодаря поддержке и заботе Мирей, она оживала. И когда Мирей почувствовала, что время наконец настало, она начала потихоньку напоминать Клэр о том, что произошло с ней и Виви. Некоторые воспоминания были все еще слишком болезненными, чтобы предаваться им в прекрасные летние дни в Париже, однако Клэр все же поведала о том, как они работали на текстильной фабрике и в пошивочной, расположенной в приемном центре лагеря; она вспоминала, как Виви постоянно пыталась отыскать новые способы борьбы с захватчиками, невзирая на избиения и пытки, голод и холод. Когда те, кто окружал их, постепенно теряли человеческий облик, Виви не бросила подругу. И, похоже, именно эти воспоминания в конечном итоге помогли Клэр исцелиться.

Мирей возвращалась на велосипеде из Нейи в воскресенье вечером, и уже достигла Пон-Неф. Она спешилась и прислонила велосипед к стене, затем спустилась по ступенькам на остров посреди Сены. Ива по-прежнему оставалась там, в конце острова Сите, сумев выжить в битве за освобождение Парижа. Она забралась под сень ветвей, чтобы немного посидеть, подумать о доме и посмотреть, как мимо нее протекает река. Ей послушался звук шагов, направляющихся куда-то по мощеной пристани позади нее, но не придала этому никакого значения, подумав, что, возможно, это один из лодочников, который уходил по своим делам, а теперь возвращается к лодке на пристань в золотом свете летнего вечера.

Шаги остановились. Затем она услышала голос, тихо произнесший ее имя.

Она вскочила на ноги, опираясь о твердый ствол дерева. А там, раздвинув густую зелень и почти упираясь головой в свод, образованный ветвями ивы, стоял человек в военной форме французской армии. Он опустил свою тяжелую сумку и, приблизившись к ней, осторожно протянул руку, чтобы коснуться ее лица, словно не веря в то, что перед ним действительно была она, а не какое-то видение из давно потерянного сна, стоящее на берегу реки, вода которой под лучами вечернего солнца превращалась в золото.

– Я хотел пойти искать тебя на Рю Кардинале. Но увидел с моста. Уж больно приметные у тебя кудри, вот и пошел, чтобы проверить, – сказал он. – Мирей Мартен. Как я скучал по тебе.

И она накрыла его ладонь своей, и произнесла имя, которое так долго скрывала, имя человека, которого она полюбила.

– Филипп Тибо. И я тоже очень скучала по тебе.

* * *

Для Клэр путешествие из Дахау в парижскую больницу показалось похожим на сон. Поезд шел так медленно. Казалось, до лагеря они с Виви добирались один очень долгий день. А сколько же времени ушло на то, чтобы машина Красного Креста отвезла ее назад? Она оставалась так близко и в то же время так далеко от своей привычной городской квартиры.

Потребовалось несколько дней, чтобы организовать доставку, и за все это время месье Леру не оставлял ее ни на минуту. Хотя теперь она знала, что его имя – вовсе не «месье Леру».

Первый вопрос, который он задал, держа ее за руку, был: известно ли ей, где сейчас находится Виви? Поначалу она взирала на него в оцепенении, по-прежнему видя отблески глаз своей подруги в его взгляде. После лихорадки у нее часто болела голова; она смутилась, обнаружив его здесь, в Дахау, и изо всех сил пыталась понять, что она увидела и услышала. Имя Виви, произнесенное им вслух, просто шокировало ее.

Ее губы высохли и растрескались, так что ему пришлось наклониться ближе, чтобы понять ее ответ.

– Я не смогла ее спасти, – прошептала она. – Я пыталась. Она спасла меня, а я ее – нет. – Потом из ее глаз потекли слезы, увлажняя высохшую и туго обтянувшую лицо кожу, словно дождь после засухи, а он обхватил ее хрупкое тело руками и продолжал держать, пока она плакала.

В последующие дни, пока они дожидались, как Клэр наберется сил для возвращения в Париж, он договорился с руководством американской больницы насчет того, чтобы ему позволили постоянно присутствовать у ее постели. Он кормил ее питательным супом, давая за раз всего по нескольку ложек: только это мог переварить поначалу ее истощенный организм со съежившимся желудком. Он заботился о том, чтобы она регулярно принимала уже знакомый ей горький раствор, и бережно втирал мазь в ее руки и ноги, помогая исцелять оставшиеся на них шрамы. Он отказывался уходить, даже когда наступала ночь; пробуждаясь от ночных кошмаров, она неизменно видела его рядом: он держал ее за руку и успокаивал, как это прежде делала Виви:

– Тише. Я здесь. Все в порядке.

Пока она была не в силах говорить ни о том, что произошло в штабе гестапо на авеню Фош, ни о поездке на поезде в Дахау, ни о том, что случилось в лагере. Говорил в основном он, а она удивленно слушала, иногда задаваясь вопросом, уж не приснилось ли ей то, что он рассказал о себе и о Виви.

Первое, что он сообщил, – это свое настоящее имя – Лоуренс Редман («Все зовут меня Ларри», – сказал он ей). Да, не месье Леру, но почти прямой перевод с английского на французский.

Второе, что Виви была его сестрой.

Они выросли на севере Англии, а не в Лилле, хотя их мать была француженкой, а Лилль – ее родным городом. Их отец, англичанин, владел текстильной фабрикой: именно поэтому Виви так много знала об оборудовании на фабрике в Дахау.

– Она повсюду следовала за папой, задавая бесконечные вопросы, пытаясь понять, как все работает. И всегда любила шить, – рассказывал он Клэр. – Когда она была маленькой, то шила платья для своих кукол. Затем начала моделировать собственную одежду. Она работала в гардеробной местного театра: уж больно нравились ей пышные ткани и богатая отделка. Вдобавок оказалось, что она была талантливой актрисой.