Э-э-эх…

Я разочарованно вздохнула. Настроение улетучилось. А вместе с ним и чувство окрыленности. Плечи поникли, а уголки губ стремительно поползли вниз.

Жаль.

Очень жаль, что Паша не увидит этой выставки и этого портрета. Он ведь стал моим настоящим шедевром. Пиком всех моих работ. Но папин друг этого не узнает. И никогда не поймет, что я не глупая маленькая капризная девочка и что чувства у меня к нему были совсем даже не…

– Неожиданно, – услышала я удивленный мужской шепот за спиной.

Неожиданно – не то слово! Я растерялась, а сердце сбилось с ритма. Я хмуро свела брови на переносице и затаилась, все так же, не шелохнувшись смотря на портрет передо мной. Показалось? Глюк? Совсем с головой плохо. Дожилась, Рыбкина...

– Но мне нравится, – снова померещился низкий, рокочущий, знакомый до колик в сердце голос. Почему померещился? Да потому, что по всем законам логики и подлости Паша никак не мог здесь оказаться! Ну, никак!

Или… все-таки мог?

Я застыла каменным изваянием. Боясь обернуться. Опасаясь даже моргнуть, только бы не спугнуть прекрасное ведение. С силой переплела пальцы до побелевших костяшек и перестала дышать. Когда услышала за спиной звук приближающихся ко мне шагов. Уверенных и размашистых. Волнующих до дрожи в коленях.

Шаг.

Ближе.

И еще ближе.

И еще чуть-чуть…

Ровно до того момента, пока я буквально не почувствовала всеми фибрами души, каждым нервом и каждой микрочастичкой у себя за спиной мощную мужскую фигуру на голову, а то и две выше меня. В нос ударил знакомый до слез аромат горьковатого парфюма, и в горле встал предательский ком. Мамочки-и-и...

– Потрясающий портрет… Влада, – снова до моего слуха донесся шепот. Только на этот раз так близко, что от вибраций голоса Жарова волоски на моих руках встали дыбом. Стройными рядами побежали колючие мурашки. Горячее дыхание коснулось моего уха, и я сжалась до размера песчинки от пробежавшего вдоль позвоночника разряда тока.

Вдох-выдох, и… нырок. В омут с головой. Когда я, набравшись смелости, резко обернулась, крутанувшись на пятках. Встретившись взглядом с ожившим портретом. Темными чарующими глазами, в которых еще пару секунд назад я так мечтала утонуть.

– Ну, здравствуй… Пух.

Глава 22. В омут с головой

Паша

“Она изменилась” – это была первая мысль, посетившая мою хмельную от близости Влады голову.

Потрясающая.

В этом летящем белом платье в  невинный горошек – ангел во плоти. Ангел, от которого невозможно отвести взгляд. Эти ярко-рыжие волосы, что волнами ниспадают по идеально ровной спинке – сколько раз они снились во снах! Зеленые глаза, чарующие своей яркостью, каждый раз сводили с ума, стоило только вспомнить Рыбкину.

Она повзрослела. Всего за какой-то год из девчонки-сорванца превратилась в изящную и утонченную девушку. Может, жизнь без присмотра взрослых так повлияла на Рыбкину? А может, эта страна ее так поменяла. Но это уже была не егоза Рыбкина. Это была совершенно новая Влада.

И да, мой портрет на стене, на этой выставке… удивил. Но я совершенно позабыл про него, в обществе автора. Вообще все окружающее нас пространство мгновенно перестало существовать. Люди, фотографии, стены, музыка – все исчезло. Остались только Влада и мой мир, сосредоточенный в этой смущенной улыбке.

Как я мог этого не замечать раньше? Куда я, слепой идиот, смотрел целый год? Как вообще жил? Возникло ощущение, что мое сердце по-настоящему забилось только в этот момент.

И да, каюсь, я не удержался. Хотя всю дорогу убеждал себя, что не буду прыгать с места в карьер. Дам Владе время снова привыкнуть ко мне. Но стоило только оказаться в непосредственной близости от девчонки, мою силу воли сломало желание оказаться рядом. Близко. Запредельно.

Подошел и чуть не свихнулся, уловив знакомый запах ее духов. Еле сдержался, чтобы не поцеловать слегка приоткрытые в удивлении губы. Розовые, нежные, манящие каждой своей впадинкой и плавным изгибом. Я никогда так не залипал на женских губах. Ни разу в своей жизни. А тут… невыносимо хочется. Всего и сразу.

– П-Паша? – заикаясь, растерянно спросила Рыбкина. Обвела меня взглядом с ног до головы, будто все еще сомневаясь в том, что ее глаза ее не обманывают. – Как?

– Я решил, что не прощу себе, если пропущу первую в твоей жизни выставку, Влада, – с трудом, но удалось подобрать осторожные слова. Сдержать рвущееся с языка признание.

Но вот руки удержать в карманах брюк не получилось. Всего на мгновение, но я протянул ладонь и невесомо, подушечками пальцев коснулся румяной щечки девушки. Всего на доли секунды задержав пальцы на мягкой бархатистой коже, тут же отвел ладонь, пронаблюдав, как сильнее покраснели щеки Влады.

– Я соскучился, – сказал я прямо, честно, не кривя душой. – Мне ужасно тебя не хватало весь этот год, мой Пух.

Влада совершенно не наигранно захлопала ресницами и, кивнув, улыбнулась, сказав:

– И мне, – прозвучало тихо и совершенно для меня неожиданно.

Рыбкиной можно отдать должное. Смелая девочка. И всегда такой смелой была. Тогда как я был ужасным трусом, прячущим голову в песок. Гребаный страус!

Какой надо быть решительной, чтобы первой признаться в чувствах мужчине, да еще и чуть ли не вдвое старше? А дважды решиться и бросить все, на сто восемьдесят градусов крутанув свою жизнь? Крайне решительная, я вам скажу.

Вот и теперь: другая бы включила уязвленную гордость, фыркнула или послала с порога в дальние дали за мое абсолютно скотское поведение годовалой давности. Но нет. Смелая Влада совершенно несмело ответила, что тоже скучала. И мне бы хоть каплю ее решительности.

Между нами повисла молчаливая пауза и упрямое сражение взглядами. Не знаю, как Рыбкина, а я искренне наслаждался тем, что могу смотреть на нее. Вот такую, идеальную. Прямо и открыто рассматривать. Могу улыбнуться ей, могу вдыхать ее аромат. Эксклюзивный. Неповторимый. Я просто могу быть рядом.

И масштабы этого “рядом” с каждой секундой росли в геометрической прогрессии. Просто стоять в одном зале мне уже катастрофически было мало. Невыносимо хотелось ее отсюда увести. Украсть. Да, с собственной первой важной выставки. Забрать только себе. И никому не отдавать. Сегодня, завтра и всю нашу с ней жизнь.

Эгоист? До мозга костей.

Собственник? Жуткий. С ней. С другими всегда было все равно, а вот с Владой… моя!

Я мудак. Я говорил? Потому что упустил целый, мать его,