Рука отца Франциска скользнула к наперстному кресту, но не обнаружила его на месте. Это было невероятно, но распятия на груди не было!

Отец Франциск собирался произнести вслух слова молитвы, но вдруг понял, что его губы и гортань словно одеревенели, и он не в силах произнести ни звука. А венец вдруг начал сжимать голову, не давая возможности пошевелиться. Он хотел сдернуть этот дьявольский головной убор, но уже не мог поднять рук. Между тем воздух вокруг начал светиться, и свет становился все ярче, все невыносимее — от него даже начали слезиться глаза.

Индианка, стоявшая напротив отца Франциска, охваченная со всех сторон этим сиянием, вдруг потеряла реальные очертания, а ее голос, зазвучавший под каменными сводами, наполнился нечеловеческой силой. Так могли бы заговорить камни, у подножия которых приносились кровавые жертвы.

— Ты надел венец Тецкатлипоки, ты избран! Час настал! Твоя кровь прольется, а сердце накормит усталого бога! Пусть она льется, как река, напитавшаяся небесным дождем! Пусть льется кровь!

Голос женщины достиг неслыханных высот. Он звенел и гремел над оцепеневшим отцом Франциском, грозя разнести на части его мозг. Сияние окончательно ослепило иезуита. Оглохший и ослепший, он пошатнулся и упал на камни, потеряв сознание.

* * *

Множество обнаженных по пояс индейцев окружили каменную плиту, испещренную древними письменами, обрамлявшими горельеф уродливой головы со змеями вместо волос.

На-Чан-Чель выкрикнула несколько слов на наречии индейцев, и ее голос раздробился, рассыпался по ступеням пирамиды серебряными бубенчиками.

Плита дрогнула, и в ней показалась тонкая трещина. Медленно-медленно расколотые части плиты поползли в разные стороны, на деле оказавшиеся крышкой огромного саркофага, на дне которого находилась золотая статуя — уродливое тело без головы, с руками, покрытыми прихотливым орнаментом, с оскалившимися змеями вместо ног и с отверстием в груди там, где у человека расположено сердце.

Индейцы, услышав слова индианки и увидев статую, упали на колени, лицом вниз. Только несколько человек с высушенными тыквами в руках остались стоять. Они мерно ударяли в них, производя сухой, действующий на нервы стук.

Ветер задул сильнее, со всех четырех сторон, словно маленькие барабаны призывали его со всех сторон света к ожившей пирамиде.

— Чтобы Тецкатлипока восстал, ему нужно сердце! — воскликнула индианка, и индейцы ответили ей дружным криком, воздев руки к небу, а потом снова упав лицом вниз.

При помощи рычага индианка привела статую в действие и она медленно поднялась из своего гроба, маслянисто поблескивая золотом, эмалью и нефритовыми украшениями.

Теперь Тецкатлипока возвышался на самой вершине пирамиды, и, чтобы он жил, кто-то должен был лечь в его гроб, сменив его в царстве мертвых.

И тогда отец Франциск понял, что сменить бога должен он. Мечта его сбылась — на мгновение он станет живым богом, заместив бога-творца Тецкатлипоку и навеки умрет, заместив разрушителя Тецкатлипоку мертвым.

Индианка не обманула его. Он узрел сокровища, обрел могущество и стал владыкой всех четырех сторон света. Это ему как воплощению Дымящегося Зеркала сейчас поклонялись индейцы, ему принадлежало Эльдорадо — мертвый золотой город, раскинувшийся вокруг пирамиды, принадлежащей настоящему властителю этого края — Тецкатлипоке — Дымящемуся Зеркалу. Это он правил здесь судьбами, владел мертвыми, повелевал ветрами. Он был в этом затерянном мире, чуждом белому разуму, роком и судьбой, а его хрустальный череп — призрачной удачей.

Это на его скамьях отдыхали иезуиты, шагая по его дорогам, это его народ они обращали в свою веру, и это его золото не решился забрать с собой адмирал Ее Величества Елизаветы Английской сэр Уолтер Рэли. Он не хотел быть богом, а отец Франциск хотел. И он им стал. Пусть на час, пусть на мгновение, но на самом деле навеки — он, отец Франциск, владетель Эльдорадо, стоит сейчас перед своим народом. И тогда испанец рассмеялся.

Тугой порыв ветра ударил ему в лицо. Запахло дождем. Отец Франциск вдохнул полной грудью. Впервые в жизни он был счастлив.

На-Чан-Чель повернулась к нему и склонила украшенную перьями голову в поклоне.

* * *

— Туземцы называют этот идол Тецкатлипока — божество разрушения, смерти и ночи, — промолвил отец Дамиан, передавая подзорную трубу Кроуфорду, чтобы тот мог хорошенько разглядеть происходящее. — Он олицетворяет солнце как губительную силу, повелевает удачей и выступает как главный враг светлого божества Кетцалькоатля.

— Что они собираются делать? — прошептала Элейна, непроизвольно ловя руку Харта.

Тот крепко сжал пальцы девушки, словно говоря: «Не бойся, я с тобой».

* * *

На-Чан-Чель выпрямилась и вынула из-за пояса золотой, украшенный нефритовыми пластинами футляр.

Стоящие на коленях индейцы, все как один, издали протяжный вздох. Индианка заговорила. Трудно было сказать, на каком языке звучал ее слова, но каждое из них попадало в сердце.

— Я — На-Чан-Чель, дочь последнего касика майя, я — онза, принявшая месть на себя, ибо отец мой и брат умерли. Ты, бледнолицый, отнявший разум у моего брата и подчинивший его себе, погубивший весь наш род, ибо мой брат в четвертый Ахав восьмого Кумху должен был стать моим мужем, чтобы не пресекся род касиков — ты теперь станешь богом и умрешь за него! Ты удостаиваешься великой чести — я возьму твое сердце, чтобы оно билось в груди Тецкатлипоки. Отныне ты и Тецкатлипока — одно!

Отцу Франциску не было страшно. Он принял из рук индианки и возложил на себя венец Тецкатлипоки, и теперь он был не просто испанским монахом, которого сейчас принесут в жертву, нет. Он был Тецкатлипокой. Он жил в двух мирах одновременно, и сквозь сиюминутное «сейчас», заполненное ветром и криками птиц, коленопреклоненными людьми и дрожащими от страха иезуитами, проглядывал вечный город из белого камня, чьи улицы и каналы лучами стекались к пирамиде, покорно ложась к ее подножию, пирамиде, на вершине которой стоял он, великий бог и повелитель. И серебристые элипсы плыли по воздуху, и невиданные корабли с лебедиными крыльями рассекали голубые воды океана, и невыразимо прекрасные белокожие люди с золотыми волосами окружали его. И это все, все принадлежало ему! Он был девятым царем Атлантиды, и он жил вечно. Разве можно променять на мгновение этого знания десятки лет убогой жизни, полной несбыточных желаний и невзгод? Испанец жадно всматривался в мир, открывшийся перед ним, и пил, пил наслаждение могуществом как вино. Теперь он понял, как безумен Аристотель, чью логику они штудировали, как безумны те, кто не услышали тихих слов великого жреца из Саиса, и он узнал, о чем плакал Рэли в своих сонетах…

Был, был дивный город, и разбивался океан о его мощные стены, и рождались от богов гиганты, и собирались десять царей вершить судьбы мира… И он, дон Фернандо Диас де Сабанеда, он, заместитель Тецкатлипоки, теперь один из них!

Четыре фигуры в масках приблизились к счастливо улыбающемуся отцу Франциску и обвязали ему лодыжки и запястья колючей веревкой, подняли на руки и осторожно уложили на изогнутый в форме дуги алтарь, так что голова его была повернута на восток, а ноги — на запад.