Собственно говоря, индианку еще можно было стерпеть, объясняя ее присутствие соображениями политического характера, но как понять наличие в покоях профоса европейской женщины, пребывание которой хранилось в строгом секрете от братии? И ведь эта женщина была необычайно хороша собой, и отец Франциск был явно к ней неравнодушен, как ни пытался он сохранять самообладание. Всего этого было вполне достаточно для срочной депеши. Отец Хосе вздохнул и метнул взгляд на патрона. Ну вот, опять! Мало того, что он приказал разместить эту особу в своих носилках, так он еще и глаз с нее не сводит, а уж та-то не оставалась к этому равнодушной! Она была одета в небогатое платье, но декольте на нем было так глубоко, а улыбки ее столь однозначны, что другого мнения быть не могло. Иезуит осенил себя крестом. Кровь бросилась ему в лицо. Он свято исполнял обеты и верил в высокую миссию Ордена, и такое грубое попрание самих основ веры и его, и братии, возбуждало в нем пылкое негодование. Он с ненавистью взглянул на женщину, в этот момент кокетливо поправлявшую кружева на платье и смеявшуюся низким грудным смехом. Если бы он мог, он бы убил ее, потому что сказано в Евангелии, что надо вырвать соблазняющий глаз, ибо лучше погибнуть одному глазу, чем всему человеку. А тут речь шла о судьбе целой редукции! Брат Хосе стиснул зубы и нащупал на груди большое серебряное распятие. Его пальцы обвили прохладный металл, и он прошептал по-латыни: Omnis arbor, quae non facit fructum bonum, exciditur et in ignem mittitur[20]. Но отцу Франциску было совершенно не до душевных терзаний его помощника. Он смотрел на утопавшую в подушках поблизости от него женщину. Женщина улыбалась ему, и ее глаза обещали все то, о чем только может мечать настоящий мужчина. Даже она поверила в то, что его ждет триумф, и захотела разделить его с ним. Только настоящий победитель мог владеть ею, и во взгляде ее светилось желание покориться сильнейшему — ему, отцу Франциску. Как будто невзначай ее пальцы коснулись его руки, и по телу отца Франциска пробежала дрожь.

— Смотрите, дон Фернандо, — проговорила она, наклоняясь к нему, — вы близки к цели!

Запах ее духов ударил ему в голову, но усилием воли он перевел взгляд туда, где за толщей камня скрывались вожделенные золото и власть. Только они были способны утолить жажду его сердца, терзаемую мечтами о безграничном могуществе, питаемом золотом и потустронними силами, и от торжества всей его жизни отделяла какая-нибудь сотня ярдов.

Нет, профос вовсе не собирался присваивать клад себе, за исключением одной вещи — хрустального черепа. Сокровища должны были поступить в казну Ордена, и славу должен был стяжать он, отец Франциск, и никто иной. Жаль, что многие забывают одну простую мысль — прежде всего мы служим Небесному Отцу, и этому служению должны отдавать все наши силы и помыслы. Горе тому, кто забудет эту истину, и да покарает его меч разящий.

О мече разящем отец Франциск позаботился особенно. Он велел выдать индейцам оружие, где-то в глубине души надеясь, что дело обойдется без кровопролития: скорее всего у Харта и тех, кто помог ему бежать, слишком мало сил для прямой стычки.

Процессия двигалась вдоль русла реки прямо сквозь заросли колоказии, в изобилии произраставшей здесь к удивлению индейцев, которые употребляли клубни этого многолетнего растения в пищу, выращивая его на своих небольших огородах в редукции. Вскоре профос сообразил, что принятые им в начале за скалы покрытые растительностью груды камней в действительности являются рукотворными строениями, а на самом деле они двигаются по улице давно брошенного неведомыми людьми города, выстроенного кем-то прямо в сердце неприступной сельвы. Отец Франциск перевел взгляд на индианку, восседавшую по правую руку от него на носилках.

— Что это? — спросил он ее, показывая рукой на возвышавшийся впереди них геометрически правильный холм.

На-Чан-Чель обернулась к нему улыбаясь, и он увидел как хищно сверкнули ее белоснежные зубы.

— Это цель нашего путешествия. Ты искал сокровища — ты нашел их. Мы пришли.

Услышав это, Лукреция метнула на индианку испытующий взгляд. Она ни на йоту не доверяла этой дикарке и интуитивно чувствовала какой-то подвох, теряясь в догадках, в какой момент На-Чан-Чель прекратит ломать комедию и зачем ей все это нужно. Потом она презрительно посмотрела на профоса. «Да уж, — подумала леди Бертрам, — взвился жеребчик!»

А отец Франциск от нетерпения привстал в портшезе и оглянулся. Насколько хватало глаз, вокруг расстилался заброшенный город. То, что он вначале принял за заросли и камни, оказалось брошенными жилищами. Сама долина словно гигантскими столбами была окружена высокими скалами с плоскими вершинами. С одной из них, поднимая тучу брызг, низвергались водопады, окруженные радугой — это солнечный свет преломлялся в водяной пыли.

Стаи попугаев и других, незнакомых профосу, птиц, испуганные людьми, поднимались из кустарника и с воплями носились над людскими головами. С каждым их шагом гул водопадов становился громче и громче, и вскоре для того, чтобы расслышать друг друга, людям приходилось кричать.

— Что, сокровища спрятаны здесь? — крикнул монах индианке. Та снова повернулась к нему.

— Да. Но чтобы обрести их, тебе придется подняться на пирамиду! — ответила она.

— Какую еще пирамиду? — проорал отец Франциск, стараясь перекричать водопад и птиц.

— Ту, что впереди тебя, слепец! — ответила индианка, и, хотя она не повышала голоса, монах ее услышал.

Он приложил руку ко лбу, защищая глаза от нестерпимо яркого солнца, и увидел, что процессия медленно движется к холму, который на самом деле был вовсе не холмом, а огромной ступенчатой пирамидой, сложенной из грубо отесанных валунов, сложенных один на другой. Ветер нанес на камни землю и семена, и сооружение от земли до верхушки заросло тощим кустарником и деревцами. Кое-где лианы зелеными канатами перекинулись от одного края к другому, ярд за ярдом подползая к вершине.

— Что, сокровища в этой пирамиде? — спросил он у На-Чан-Чель.

— Да! — ответила она. — Мы уже близки к цели.

Леди Бертрам посмотрела на индианку, и их взгляды встретились. В черных глазах краснокожей принцессы светилось гордое торжество, смешанное с презрением. О, это чувство Лукреция узнала бы под любой маской. Она не подозревала, что видит перед собой соперницу, но бессознательно ненавидела ее от всей души. Возможно, индианка питала к Лукреции похожие чувства, но, судя по всему, сейчас ей было просто не до этого. На-Чан-Чель отвернулась, переведя взгляд на профоса.

«Я выиграю, — решила англичанка и стиснула кулачки: — Как только, красавица, он увидит золото, твои туземные чары потеряют силу, и отдадут тебя, бедняжку, на перевоспитание в какой-нибудь дальний монастырь. Никогда гордый испанец не снизойдет до жалкой индейской дикарки».

Лукреция отвлеклась от своих мыслей только в тот момент, когда процессия остановилась у самого подножия громадной пирамиды.