А теперь не выходит. Отвыкла. Хочется самой что-то чувствовать помимо отвращения. Пусть я зарабатываю сейчас в десять раз меньше, но обратно уже не вернусь. Но и такого, как Вова, найти не смогу.

Что же мне делать? Я так близка к отчаянию. Время идет, а лучше не становится.

Я уже не на шутку начинаю нервничать, что мне придется переспать с Малышом просто так. Боже, отсосу ему по-быстрому как максимум. В трусы себе не пущу, пусть не надеется.

Вдруг слышу лай собак. Дыхание сбивается, я замираю и смотрю на окно. Хочется подбежать. Хочется увидеть… его. Хотя бы издалека!

Но я сижу и делаю вид, что мне всё равно.

У него, как всегда, быстрая легкая походка. Словно каждое его движение наполнено смыслом. Владимир ничего не делает просто так. Я много лет была исключением.

Сейчас он идет по коридору и что-то говорит Гловачу спокойно и тихо. Тем же самым голосом, абсолютно с теми же минимальными интонациями он выступает в суде. Я слышала. Только в обычной жизни он часто вставляет мат.

— Если собаки не лают, то, возможно, караван никуда не идет, — говорит Гловач и ржет. — Вокруг тебя лай не стихает, и это показательно.

Я стараюсь разобрать, что отвечает Владимир, но из-за тупой болтовни мамаши и старухи ничего не получается. Судя по тону — он на взводе. Интересно, зачем прилетел?

Мужчины заходят в гостиную, я оборачиваюсь и улыбаюсь. Душа, с трудом склеенная бухлом и сигаретами за прошлые месяцы, тут же в клочья рвется. Я была не готова его увидеть. Господи боже, он совсем не изменился. Такой же идеальный во всех смыслах. С каждым годом становится только лучше, возраст ему идет.

— Владимир, это Яния, — говорит Костя с гордостью. — Яния — Владимир.

— Очень приятно, — бросает Вова, едва мазнув по мне взглядом, и отворачивается к Гловачу.

— Взаимно, — отвечаю я скорее самой себе, потому что кроме странной старухи на меня больше никто не смотрит. Эта же пялится не стесняясь. От ее внимания по коже морозец пробегает. Виолетта за мной даже в туалет ходила два раза, караулила типа без палева у двери. Чтобы я ничего не своровала? Е*а-ать, у них ершики не золотые, что там воровать? Кусок туалетной бумаги? Но нет, шастает, подглядывает.

А еще она считает, сколько ложек я съела. Вот клянусь, что делает это! Боже, мои родственники тоже не подарок, но, если бы мне пришлось жить с этой сумасшедшей, я бы рассудком двинулась. Неудивительно, что Костя хочет свалить.

Владимир занимает место за столом, тут же начинает накладывать себе еду. С аппетитом жует. Взгляд у него мрачный. Я гадаю, с чем связано недовольство. Может, со мной?

Малыш садится рядом и опрокидывает стопку водки. Гловач делает то же самое. И Владимир следом. Я обнимаю Костю и шепчу ему на ухо какую-то чушь. Поглядывая на Вову.

Как же он бесился от ревности! Я ему, конечно, не изменяла никогда. Но обожала провоцировать. Он ведь сразу сказал, что пожениться мы не сможем. Мой отец — убийца, три ходки на двадцать лет в общей сложности. А у Вовы папа — прокурор, да и сам он посередине быть не может. Либо по ту, либо по эту сторону. И лучше сдохнет, чем отца подведет.

Вот я и отрывалась. Мстила. Его аж лихорадило. Я упивалась этим.

Владимир опрокидывает еще одну стопку и смотрит в телефон, печатает что-то. Интересно, кому? Не помню, чтобы он с кем-то когда-то переписывался. Атмосферка за столом тяжелая. Мне здесь неуютно.

Пьяный Гловач поднимается с места и плетется за второй бутылкой. Мамаша суетится, разогревает любимому зятю еду. Чокнутая старуха пересела ко мне поближе и дышит теперь чуть ли не в затылок. Господи, она мне в кошмарах сниться будет!

— Будешь еще что-нибудь? — спрашивает у меня Костя. — Выпьешь? — наливает мне водку.

— Костя, твоя девушка плохо ест. Следи за ней лучше. Всего два куриных крылышка за вечер и салата грамм на сто, сто тридцать, не больше, — подает голос Виолетта.

Вот черт, она и правда считает!

— Ба, она за фигурой следит, — парирует Костя. — Ей хочется мне нравиться.

— Надо есть больше, — спорит старуха. Они с Малышом моим убогим сцепляются и начинают обсуждать мой рацион.

Я пользуюсь моментом и жадно рассматриваю Владимира. Он, как обычно, хмурится, перманентно недоволен. Но в целом выглядит хорошо — свежим, подтянутым. Не похудел. Будто не страдает. Это неприятно царапает.

Словно почувствовав слежку, он отрывается от телефона, поднимает на меня глаза и смотрит. Я не вижу в его взгляде ни угрозы, ни злости. И читаю лишь одну фразу: «Ты е*анулась?»

Он абсолютно спокоен. Мне становится не по себе. Костя хохочет, обнимает меня и целует в губы. Владимир не смотрит, поэтому очередная жертва напрасна. Я начинаю нервничать.

— Владимир, а вы надолго прилетели? — спрашиваю я, набравшись смелости.

— Нет, — отвечает он. — На пару дней. — Через минуту он поднимается с места, говорит, что должен позвонить, и уходит на второй этаж. Больше за вечер не спускается.

Нам надо поговорить. Но я не представляю, о чем. Мне нужен достойный предлог.

Владимир всегда приезжал ко мне сам. Раньше. Я к нему — всего несколько раз тайком. Но в дом Гловачей мне не пробраться. Дежурить у дома и караулить, куда он поедет завтра? Это вариант. Надо поскорее отделаться от Кости.

Через час Малыш слюнявит мою шею в тачке своего отца. Дышит шумно, лапает. Он повез меня домой, но мы отъехали от дворца совсем чуть-чуть и остановились. Это даже хорошо. В гости его приглашать я не собираюсь, потому что это надолго. Проще отстреляться в машине.

А потом… по старой памяти закажу себе суши.

— Слушай, какой тип неприятный, — говорю я. — Этот Владимир. У меня от него кожу покалывает.

— Это да, — отвечает Костя. — Я видел, как он избил человека. Бедная Тарасина, только оклемался — и вот снова!

Я расстегиваю его ширинку.

— Снова? — замираю. — Кто такой «Тарасина»?

— Любовник моей сестры, она с ним, оказывается, трахалась. А может, и продолжает, не зря же Дымарский снова прискакал Орлову морду бить. Я-то в курсе всего, мне уже доложили. Дымарский в бешенстве, а за столом ел как ни в чем не бывало. То же самое было на свадьбе. Чуть человека не убил, и тут же улыбается, шутит. Жесть!

— Думаешь, твоя сестра изменяет мужу? Казалось, она хорошая девочка. Скромная. Какие страсти.

Костя хохочет.

— Все так думали! А оказалось! Она пошла в мою тетку. Вера начала гулять с парнями с тринадцати лет. И догулялась. В нее влюбились сразу несколько парней, двое из группировки. Они-то ее и приговорили за шлюханство. Ненавижу шлюх. Ногами их мочить надо. Мы с пацанами одну тут порезали. Слегка. А то общалась без уважения.

Волоски на моей коже встают дыбом. С этой стороны я его не знала. Надо заканчивать это общение и валить домой!