Чужестранец кивнул, повернулся и, не теряя времени на обмен любезностями, ушел.

Опустим транспортные подробности, опасности пути, спешку, необходимость вернуться в Лондон до конца месяца – путешественник должен был успеть и поэтому успел. Выбравшись из Тибета, пройдя тесными горными перевалами и краем пустыни через холод и жар Центральной Азии, он где-то из последних сил среза́л дороги и ненадолго остановился в Константинополе, где во дворце Топкапы, пользуясь гостеприимством некоторых своих турецких друзей, развернул Алмазную сутру, чтоб убедиться в ее подлинности и… полезности.

Алмазная сутра датируется 868 годом. В этом буддийском документе нет ничего особенного: это далеко не первый произведенный ксилографическим способом документ, хотя и первый, снабженный датой. Она-то и подтверждает, что сутру напечатали за 587 лет до Библии Гутенберга – 13-го числа четвертого месяца девятого года правления императора Сяньтуна династии Тан. Осенью 1908 года великий английский востоковед сэр Марк Аурел Стейн отдаст этот пятиметровый свиток на хранение в Британский музей, сказав, что обнаружил его годом раньше в пещере Тысячи будд в Дуньхуане и приобрел у хранителя пещерного городка. Так история обнаружения Алмазной сутры приобрела современный вид, и из нее полностью выпали приключения нашего героя.

Это и неудивительно: Винсент не собирался оставлять сутру у себя. Познакомившись чуть ближе со знаменитым археологом и его работой, он решил, что тому она нужнее – Стейн в любом случае вел раскопки и исследования неподалеку от хозяйства Бегтсе. Нашему же герою сутра была необходима ненадолго. Он непочтительно расстелил пятиметровый свиток прямо на полу и уже в который раз начал читать со ставшей впоследствии знаменитой фразы: «Так я слышал», evam mayā śrutam.

Так он слышал. И видел.

Повторилась история с шлемом из Саттон-Ху. Только на этот раз рябь разбежалась куда дальше, и сотрясение ее поколебало, кажется, самую небесную твердь. Созидатель увидел и почувствовал на своей созидательской шкуре такое, что довольно долго был не в состоянии выйти из помещения без окон, а вывести его оттуда никто не мог, так как, во-первых, мисс Тидлби рядом не было, а во-вторых, привыкший функционировать в экстремальных условиях Винсент Ратленд устраивал дела так, что люди забывали о нем, как только он покидал их поле зрения. Никто не решался побеспокоить его в таинственном заключении во дворце Топкапы, и выходить из комнаты без окон ему пришлось самому. Покинуть заточение, перенеся мировую войну, он смог лишь через день, навсегда оставив внутри своего карцера некоторые юношеские убеждения, заблуждения, связанные с советом Торн, и остатки сил.

Винсент Ратленд, молодой человек двадцати одного года, с белыми нитями седины в волосах, с кровью на пальцах и на левой скуле покинул Константинополь, встретился с археологом Стейном и передал ему документ, точно описав, где нашел его, и посетовав, что по счастливому стечению обстоятельств опередил сэра Марка. Все это было неважно – важно было, что он наконец знал точно, что будет делать теперь, когда все-таки пережил Вторую мировую войну.

Прошло отпущенное время.

То ли сумерки, с готовностью сгущавшиеся в конце августа в лесу, окружавшем дом, были столь ненадежны, то ли по другим причинам, но человек, покинувший водительское сиденье, и сам был похож на привидение, только черное, а не серебряное. Он тихо прикрыл дверцу и пошел по дорожке к дому. Контур его тела при этом как будто слегка размывался, норовя слиться с сумерками: похоже, его немного «носило». Добравшись до кабинета, он упал в кресло, вытянул длинные ноги, откинул голову на спинку и вперил взгляд в потолок. Через минуту обессиленного лежания проснувшаяся правая рука принялась шарить по столу, затем в ящиках, затем успешно нашла сигареты, и тень, которая осталась от будущего магистра, закурила. Кажется, он не имел сил ни на что, кроме мыслей, и самой главной мыслью было: «Отключиться». Увы, способов отключаться у него не оставалось (разве что застрелиться, но такой вариант не рассматривался). Поэтому спустя некоторое время рука, уже избавившаяся от сигареты, нашарила телефон, и путешественник благополучно связался с Адептом, вполне твердым голосом сообщив, что вернулся, все выяснил, готов представить отчет, и что завтра будет важный день.

– Важный день? – переспросил Адепт.

– Отныне мы будем дружить с Россией, – пояснил Винсент. Если никто ничего не сорвет, с завтрашнего дня и до… – тут он вздохнул и ненадолго замолчал. Потом продолжил: – Как бы то ни было, Англия и Россия будут вместе стоять на той вершине, о которой мы с вами говорили. Надеюсь, Франция, соглашение с которой у России уже имеется, обрадуется такому соседству.

Теперь молчать настала очередь Адепту, причем ему показалось, что собеседник на другом конце линии за это время просто умер.

– Мистер Ратленд? – позвал де Катедраль. – Винсент?

– Да, – отозвался голос из Мерсии-мэнор.

– Каков ваш главный вывод?

– Да, – повторил голос. – Война будет. И судя по всему, не одна.

31 августа 1907 года, на следующий день после возвращения полуживого искусствоведа домой, в столице Российской империи встретились два дипломата: с русской стороны министр иностранных дел Александр Петрович Извольский, а с английской – посол Великобритании в России сэр Артур Николсон. Договорились эти двое об ужасно скучных вещах – о завершении нескольких тяжелых десятилетий Великой Игры между Россией и Англией и о разделе сфер влияния в мягком подбрюшье России – в Персии и Афганистане (в Тибете, впрочем, тоже). Недаром же обе державы посылали туда знаменитых первопроходцев – скажем, подполковника Николая Михайловича Пржевальского и полковника Фрэнсиса Янгхазбенда. Однако периферия эта была гораздо менее важна, чем основная цель соглашения – уравновешивание Германии. Созданная на переломе августа и сентября 1907 года англо-русская Антанта слилась в объятии с англо-французской Entente Cordiale (той стукнуло три года) и русско-французским альянсом 1892 года рождения. Давно пора, скажет читатель: тройственный союз напрашивался. Зачем было Ратленду тратить силы и торопить то, что произошло бы само собой?

Как бы не так: многие вещи в истории продолжают напрашиваться до тех пор, пока совершенно не потеряют актуальности. И пока тройственный союз расслабленно наклевывался, международная обстановка позволяла тому же Извольскому на стыке веков говорить в Токио, где он служил посланником: «Если Германия пожелает войны, она будет».

Но вот наступило и прошло 31 августа, Извольский и Николсон, наконец, благополучно договорились дружить странами. Вечером первого сентября учитель и ученик сидели во Всех Душах в кабинете Адепта и слушали секретную радиотрансляцию[147]из Санкт-Петербурга.

– Вы знаете сэра Артура? – воспользовавшись паузой в трансляции, спросил Адепт.