Наташа старалась наступать в след идущего впереди. Проводник ненадолго останавливался, ощупывал деревья, метки на коре которых были видны ему одному, осматривал кусты – эту ветку надломил он сам, ветер или кто-то другой?

Странно, но птицы не пели. В лесу стояла тишина, и Наташе казалось, остановись она, зажмурься, и услышит, как лопаются почки на деревьях. Иногда в тишине оглушительно хрустела ветка под чьей-то ногой. Кое-где весна все же съела часть снега, и земля по обе стороны узкой тропинки чернела прогалинами.

Увидев первые весенние цветы, Наташа остановилась. Едва пробившись из земли, они тянули к небу слабые головки.

– Маленькие мои... хорошенькие мои...

Она вдруг отчетливо, как никогда раньше, осознала, что земля под ее ногами – живая и хрупкая, как только что рожденные ею дети.

– Нельзя тебя минами, нельзя, – шептала она.

Расстояние между ней и идущим следом сокращалось, но она не могла оторвать ног от земли, уйти от этих новорожденных головок, оставить их в окружении свинца с пороховой начинкой. Она вынула из сумки фотоаппарат и сделала несколько кадров. Если цветам в этом лесу суждено скоро погибнуть, то она сохранит их на пленке, где они будут жить вечно.

Дорога пошла в гору. Деревья поредели. Начиналась весна. Наташа оглянулась. Сзади лес был гуще. Теперь снег лежал лишь островками, а под деревьями росла черемша – уже жесткая, семенная.

Через три часа они вышли на дорогу, здесь их пути разошлись – проводник вернулся в лес, остальные разъехались на попутках в разные стороны. Наташа поехала в Назрань за Ризваном. Утром они уже были в Москве.

Она купила черную широкополую шляпу, на подкладке которой было написано – Made in France. Еще – длинное черное пальто с узкой талией и сапоги на каблуках. В таком виде она явилась в редакцию, распугав своей шляпой всех собак во дворе общаги.

– Наташенька, – встретил ее в «Огоньке» начальник фотослужбы и у Наташи в груди как будто что-то оттаяло.

Понравилось ей, как Геннадий Викторович это сказал – Наташенька.

– Вот, вот и вот, – она выложила из сумки негативы, прямо на просмотровый столик. – Нате, смотрите.

В редакциях ей никогда не задавали вопросов, только забирали пленку. Редакторов не интересовало, как она добыла тот или этот кадр. Жизнь и события здесь были поставлены на поток.

– Давай фотографии, а свои истории оставь при себе, – говорили ей.

И она привыкла. Носила истории в себе, стараясь не расплескать.

– Подожди, – мягко сказал Геннадий Викторович, отводя ее руку от просмотрового столика, – сначала расскажи, как там, как ты? Как съездила? Выговорись, а потом негативы посмотрим.

– Геннадий Викторович, столько эмоций... так их во мне много... Не знаю, что мне с ними делать...

– Наташенька, ты одну простую вещь запомни. Снимки – это и есть результат твоих эмоций.

Она преувеличила важность события. Взять интервью у Дудаева было важно только для нее самой. В редакции ей не рукоплескали. Она прошла через долгий месяц ожидания, и хотя подоконник теперь был очень далеко, втайне души она надеялась, что Москва встретит ее, как героя. Зачем ей это было нужно? А разве кто-то не ждет затаив дыхание всеобщего признания за то, что взял и вычленил из общего невозможного знаменатель возможного? Покажите ей хоть одного человека, который скажет, что в нем не бьется жилка тщеславия, и Наташа плюнет ему в глаз. Но она преувеличила значимость события. В который раз она никому ничего не доказала, разве что самой себе.

Прошла неделя в Москве, и события закрутились. В Москве – в столице, где, казалось бы, ловить нечего. Если положить на одну чашу весов маленькую Чечню, а на другую – большую Москву, бурлящую потоком людей, Чечня перевесит – в ней события случаются на каждом шагу. В перерывах между поездками Наташа опускалась в стоячие воды Москвы и жила будущими кадрами, которые ждут ее, но не здесь. Но в этот раз все было по-другому.

В редакцию «Огонька» заявились украинские журналисты, которые оказались сотрудниками ФСБ. Один из мужчин со смехом рассказывал Геннадию Викторовичу, как Наташа, выходя из редакции газеты «Ичкерия», бросила им – «Привет, фээсбэшники». Откуда она знает? – удивились и расстроились они тогда. Разглядывая сделанные ею фотографии, один из мужчин проговорил: «Мы видели, как она снимала в полный рост под обстрелом». И в груди у Наташи стало еще теплее.

Вслед за украинцами пожаловали сотрудники американского посольства. Пропал американский журналист. Предположительно в последний раз его видели в Ведено. Предположительно Наташа была последней из журналистов, с кем он разговаривал.

– Только он не захотел со мной говорить... – пожалела она, еще раз убеждаясь в верности своей теории – в горячих командировках нужно друг с другом общаться.

И наконец наступил день, когда дверь в фотоотдел приоткрылась и в комнату заглянул букет гвоздик.

– Славка!

Он стоял посреди комнаты и мотал рыжей головой.

– Столько эмоций, Геннадий Викторович... Столько эмоций...

Славка мотал головой, затягивая пенку капучино.

– Мы вышли в разведку. За нами должен был прилететь вертолет, – рассказывал он. – Он прилетел в назначенное время, но не сел. Наверное, побоялся. На мне была летная куртка, надел, чтобы было тепло. Мы ждали неделю, прятались, за нами не прилетали. Еды не было. Хотели украсть барана у пастуха. Нас обнаружили. Мы отстреливались. Несколько моих ребят... – он крепко сжимает пальцами чашку. – Нам сказали: «Сдавайтесь, вы окружены». И я... Мы все равно не смогли бы вернуться... И я... чтобы сохранить остатки отряда... И я... Если бы ты тогда не пришла, не встряхнула меня, не знаю, что я бы с собой сделал... Если бы не сообщила обо мне солдатским матерям... Я ушел... а они остались, в плену... И я... Меня обменяли на старшего брата Дудаева...

Наташа унеслась к подоконнику, взяла семечку из рассыпанной на нем горки, а потом – в столовую комендатуры в теперь далеком Ведено. Что? Что там сейчас происходит?

Махарби снова шумно втягивал суп с ложки, вытирал лоб огромным клетчатым платком, приподняв облезшую шапку, но не снимая ее. Улыбался. Смотрел на Наташу слезящимися глазами и рассказывал, что этой весной собирается посадить в огороде.

– И я... – Славка сжал чашку.

– Столько эмоций, Геннадий Викторович...

– Аллах Акбар! Ура! – врезалось в ее сон.

Наташа проснулась. Колонна въехала в Хасавюрт и встала на площади, где ее ждало людское море. Наташа смотрела из окна и не могла даже предположить, сколько здесь собралось людей – тысяча, две, три?

В воздухе развивались зеленые флаги. Толпа волновалась белыми тюбетейками, сотнями рук, вскинутых в приветственном крике. Дагестанцы встречали колонну, как когда-то вся страна с восторгом и транспарантами выходила на встречу воинам-освободителям.