Туман вышел из глубины леса и окутал ее одиночеством – плотным, холодным. Деревья и вправду были покрыты свежим мхом, а листья на земле – кое-где припорошены снегом. Она сглотнула комок.

– Ребята, а можно мне с вами?

– С нами нельзя...

– Возьмите хотя бы мои визитки...

Тени уходили в лес. Наташа смотрела им вслед, шевелила холодными пальцами ног, сжимала в руках резинки, оставшиеся от носков, и шумно сглатывала, у нее начинался бронхит. Это было девятнадцатого февраля. А двадцать первого, накануне праздника настоящих мужчин, в Аргунском ущелье под Харсеноем разведчики псковской войсковой части номер 64044 приняли бой с отрядом Хаттаба и героически превратились в тени.

Шел мокрый снег, а потом вышло солнышко – февральское, хорошее. В феврале чеченское солнце, правда, хорошее. От солдатских курток повалил пар. Восемь дней в лесу – это не шутки. Боеприпасы, гранатометы – все приходилось нести на себе. Спали на земле – на сырых листьях. Устали. Расслабились. Восемь дней в зимнем чужом лесу.

Солнце спряталось. День – двадцать первое февраля двухтысячного года – заметно потемнел.

– Передай командованию, питание у рации на исходе, мы выключаем станцию, – позвал старший лейтенант радиста.

Сил у рации оставалось на крайний случай. Но крайнего случая в отряде никто не ждал.

– Приглядывай за ним, – скомандовал лейтенант Витьку, имея в виду радиста. Радист в отряде – ценный человек. А у рации еще оставалось сил, на один раз бы хватило.

Разведчики присели на землю. Закурили. Привыкли молчать. Все давно было сказано. Молчали и курили.

День вздрогнул.

Треск.

Пулеметные очереди.

Рванули за деревья, за щиты их стволов. Те, кто успел. «Зачем положил автомат на землю?» – пронеслось в голове лейтенанта. Треск с двух сторон. Очереди прошивали стволы. Лейтенант упал за дерево, в небольшую ложбинку. Прицелился из Стечкина.

Радист посмотрел на рацию, вспоротую пулями. На крайний случай ее бы хватило.

– Витек, – хрипло позвал он. – Витек, ты живой?

– Живой, – приподнял голову Витек.

Запели пулеметы.

– Молодцы ребята, – пронеслось у лейтенанта. – Давайте, жмите! Жмите!

Огонь учащался, брал разведчиков в раскаленное кольцо – стреляли со всех сторон. Они попали в окружение.

Когда на секунды очереди смолкали, из-за деревьев доносилось протяжное: «Русский Ванька, сдавайся! Сдавайся!»

– Ракету! Ракету! Ракету!

Это кричали радисту. Диким надрывным голосом.

– Красной нет! Красной нет! Только осветительная! Красной нет!

– Русский Ванька!

– Витек, ты живой? Витек...

Витек лежал в метре от радиста с простреленным горлом. Хрипел. Бухнуло в ложбине – там, где лежал лейтенант. Радист вздрогнул. Горячим обдало лицо. Пулемет голосил один, второй умолк.

– Русский Ванька, сдавайся! Русский Ванька, сдавайся!

Голубой глаз блеснул.

– Сейчас я вам... Сейчас я вам дам Ваньку... Сейчас я вам...

Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-тата-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та.

– Сейчас я вам покажу Ваньку. Сейчас я вам...

– Русский Ванька, сдавайся!

Голубой глаз блеснул. Сейчас я вам. Я вам в полный рост. В полный рост я вам сейчас. Поднимусь в полный рост.

– А-а-а-а-а-а-а-та-та-та-та-та...

Пулемет замолчал. Упал в полный рост.

– Я вам покажу Ваньку. Сейчас я вам. Как я вам сейчас. Покажу я вам Ваньку. Вам Ваньку я. Я. Сейчас вам как дам. Дам я вам сейчас. Я вам. Вам я. Ваньку.

– А вот пулемет. Я нашел пулемет. Ванька еще жив, что-то хрипит.

– Я вам как покажу... Как я вам дам. Ваньку вам. Я покажу.

Хлоп.

Голубой глаз закрылся.

Голубой глаз открылся на Наташином кадре. Пускает дым прямо в объектив. Усмехается голубой глаз. Она влюбилась в свой кадр.

– О, я Стечкина нашел!

– А я автомат!

– Этот еще жив! Смотри, признаки жизни подает.

Хлоп!

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Боевик снял с руки радиста часы – простые, дешевые. Хлоп – добил Витька. Поднял голову радиста за ухо. Пошарил рукой за воротником. Цепочку искал. А там серебряный крест на веревке. Радист не дернулся, не вздрогнул, вжал пол-лица в мокрые листья. Он был живой.

Боевики ушли. Разведчики остались на палой земле, кое-где припорошенной снегом. В кармане их теплых солдатских курток лежали визитки Наташи – с ее именем, фамилией и номером телефона. Они ей не позвонят.

Пленка воспоминаний спуталась, как будто ее натянули по всей длине, а потом отпустили и она собралась в клубок. События пронеслись быстрыми кадрами, пока она лежала на земле. Ухнуло. В который раз за эти двадцать минут. Наташа приподняла голову и снова ее опустила.

– Бог, ты меня никогда не слышал. Бог, может, ты от этого грохота оглох и не слышишь меня? Или это я оглохла и не слышу тебя? Бог, что ты думаешь о войне? Ты не пойми меня неправильно, Бог, я не хочу сказать ничего обидного или как это... вызывающего. Однажды одна моя знакомая подцепила герпес. А не хуй шляться... Ой, прости меня, Бог. Вылетело... Так вот она подцепила герпес – генитальный. Пошла к врачу, а врач ей говорит – неизлечимо, но жить будешь. Представляешь себе такое, Бог? Врач говорит, этот герпес встраивается в клетки организма и как-то меняет их структуру уже навсегда. Жить можно, а вылечиться – нет. И он – герпес – всегда повторяется. Сейчас слово вспомню... Рецидивирует. Да. И вот я думала-думала и поняла, что война – тоже герпес. Вошла в клетки земли и временам повторяется – рецидивирует. И никогда земля от нее, от войны, не излечится. И она, война, все равно будет временами приходить и выжигать землю, как эти болячки на коже от герпеса. Как тебе моя теория, Бог? А почему война генитальная – тоже объясню. Это же просто. Она же их убивает, ну, мужиков то есть. Ты меня понял. Я знаю, ты меня понял. Только ты это... не думай, что я сейчас с тобой фамильярничаю... Видишь, на стройке работала, а столько умных слов знаю. Потому что книжки читаю. Все думают, я дурочка. А я не дурочка вовсе. Только притворяюсь. Бог, еще кто-то там думает, что я героиня какая-то, раз добровольной заложницей ездила, пленных с Косовым стащила, детей... ну, ты сам все знаешь. А я никакая не героиня. Я вот еще заработать хочу на Мальдивы. В общаге надоело. Кстати, спасибо тебе за Рай... Я не герой, потому что я – женщина. Не знаю, что там в голове у мужчин, но все, что я делала, – это потому что я женщина. И не говно. Человек. Просто человек. Самый обычный человек... И я же до жути боюсь этих мертвяков. Мне так страшно сейчас, Бог. Когда это прекратится? Сколько можно стрелять? Уже всю землю пропахали. Я тебе поставлю свечку, и пусть это прекратится. Куплю большую, самую дорогую, поставлю, весь день будет гореть. Ну, давай? Ты меня там, вообще, слышишь? Бог, а давай я сейчас встану и сделаю кадр? Кадр будет зашибись. Только пусть со мной ничего не случится. Помни про свечку. Я встану. Один малюсенький кадр. Бог, ты меня понял? Я встаю...