ни первый, ни второй сборник нормативных документов не разъясняют функционального назначения «общих комнат». И вот здесь может помочь анекдот 1961–1962 годов о якобы бесперегородочном житье-бытье советских людей, скорее всего новоселов «хрущевок». В тексте фигурируют ареалы с вполне понятными бытовыми назначениями: в спальне следует спать, в столовой, правда нередко совмещенной с кухней, по выражению профессора Преображенского – «принимать пищу», в кухне – ее готовить, в детской – размещать детей для сна и игр. Упоминается в шутке и гостиная, но что полагалось делать в этом помещении людям эпохи 1960-х – неясно.

Сам термин явно вызывал ассоциации с дореволюционной повседневностью обеспеченных слоев населения. В «Толковом словаре живого великорусского языка», созданном Владимиром Далем и опубликованном впервые в 60-х годах XIX века, можно прочитать: «…гостúная ж. покой или комната, гдѣ принимаютъ гостей». В первом издании «Большой советской энциклопедии» (1930. Т. 18) такой термин отсутствует вообще. В середине 1930-х годов в толковом словаре русского языка под редакцией Дмитрия Ушакова «гостиная» – это и «комната в квартире для приема гостей», и «комплект мебели, специально предназначенный для такой комнаты». На рубеже 1970–1980-х годов лингвисты Института русского языка АН СССР фиксируют некую «устарелость» лексемы, обозначающей комнату «в квартире, богатом доме для приема гостей» (курсив мой. – Н. Л.). Одновременно сохраняется «мебельный» контекст толкования понятия как специфического интерьерного набора – особых стульев, столов, кресел и т. д. Принципиально новым можно считать следующее уточнение слова «гостиная». Так в позднее советское время называлась «общая комната для отдыха» (курсив мой. – Н. Л.). Ну а если следовать логике песика Фафика, то вполне барский локус обретал право на жизнь и в пространствах типового строительства. Это предположение подтверждает и анекдот, приведенный в начале главы. Кроме ерничества по поводу советской действительности, шутка содержит информацию о появлении в обычном жилье специфических бытовых сфер. Можно предположить, что здесь зарождались ранее неизвестные и совершенствовались уже существовавшие формы отдыха. Не связанные с территориями спален и проблемами деторождения и секса, в научном дискурсе они часто маркируются термином «рекреация».

Это понятие существовало в русском языке уже в середине XIX века. Даль толковал его как некий галлицизм, означающий «отдых от службы, от учения, праздники, каникулы». Гениальный языковед зафиксировал и наличие словосочетания «рекреационная зала». В словаре Ушакова, где отражены и языковые новации 1930–1940-х годов, и устойчивые лексемы прошлого, есть существительное «рекреация». Имеется и производное от него прилагательное. Оно толкуется как устаревшее понятие, означающее перерыв между школьными занятиями, – синоним слова «каникулы». Судя по третьему тому «Словаря русского языка» (1983), в позднесоветский период слово «рекреация» анахронизмом уже не считалось. Оно означало «отдых, восстановление сил человека, затраченных на трудовую деятельность», а также время, локусы и некие мероприятия, необходимые для успешного осуществления этих процессов. Своеобразная «лингвистическая реабилитация» в данном случае свидетельствует о гуманизации не только языка, но и практик повседневности. По данным «Большой российской энциклопедии», уже со второй половины 1960-х в СССР для описания ситуаций, связанных с отдыхом, употреблялся термин «рекреация».

Нормальный отдых человека в первую очередь зависит от продолжительности его пребывания на производстве, в офисе, в учебно-исследовательском заведении или в учреждении сферы торговли и бытового обслуживания. Так формируется важнейший показатель свободного времени – его объем. Он, в свою очередь, казалось бы, косвенно, но вполне ощутимо влияет на поведенческие стереотипы людей. Не случайно в обществах индустриального толка время для отдыха и сна регулируют прежде всего с помощью законодательства о продолжительности рабочего дня. Это понимали и мыслители, и предприниматели уже во времена первой промышленной революции конца XVIII – начала XIX века. Именно тогда появилась идея «трех восьмерок»: восьмичасового рабочего дня, восьмичасового сна и восьмичасового отдыха, но уже без погружения «в объятия Морфея».

У классиков марксизма в тексте «Капитала» можно встретить рассуждения о свободном времени, которое предназначено не только для образования и интеллектуального развития, но и для «выполнения социальных функций, для товарищеского общения, для свободной игры физических и интеллектуальных сил…» Не обошел вниманием важную проблему повседневной жизни и Ленин. В работе «Новый фабричный закон» (1899) он отметил, что дни и часы, не занятые производственным трудом, нужны личности «для отдыха, для своего развития, для пользования своими правами как человека, как семьянина, как гражданина».

Осенью 1917 года большевики приняли декрет о восьмичасовом рабочем дне в России. Внешне он носил буржуазно-демократический и филантропический характер. И тем не менее этот документ представлял собой своеобразный инструмент управления частной жизнью, а точнее, ее нормирования. Декрет гарантировал наличие у населения 16 часов внерабочего времени.

В начале 1920-х годов, после возвращения к нормам мирной жизни, появилась возможность реализации декларированных в 1917 году трудовых прав населения и создания условий для увеличения объема внерабочего, свободного времени. Правовые положения нового советского Кодекса законов о труде 1922 года позволили уменьшить длительность рабочего дня. В 1924–1925 годах он составлял 7,5, в 1925–1926 – 7,4, а в 1926–1927 – 7,3 часа. Люди могли больше спать и больше отдыхать.

Внешне эта тенденция продолжала развиваться и в начале 1930-х. Более того, в 1927 году ЦИК СССР провозгласил переход на семичасовой рабочий день. К концу первой пятилетки по официальным статистическим показателям средняя продолжительность труда составляла 6,6 часа в день. «Помогла» так называемая шестидневка. Но скоро стало очевидным, что сокращение рабочего времени на один час одновременно с введением шестидневной недели привело к потере более 30 часов в месяц. Это отрицательно сказалось на развитии промышленности, о чем в начале 1960-х годов писал известный советский экономист и статистик Станислав Струмилин. Он отмечал, что «переход к 7-часовому рабочему дню оказался явно преждевременным». В 1938 году в стране началась кампания постепенного перевода промышленных предприятий вновь на восьмичасовой режим труда, что обычно объяснялось необходимостью укрепления обороноспособности. Эпопея с самым коротким в мире рабочим днем законодательно завершилась Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на шестидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Уплотнение рабочего времени провели в кратчайшие сроки – от трех до шести месяцев. Время досуга сократилось. Эта тенденция, конечно, получила развитие в годы Великой Отечественной войны. Указ Президиума Верховного Совета СССР «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время» от 26 июня 1941 года ввел обязательные сверхурочные работы от одного до трех часов в день. Кроме того, в военный период отменили очередные и дополнительные отпуска рабочих и служащих. Конечно, эти меры носили чрезвычайный характер и после окончания боевых действий подлежали ликвидации. Уже в конце июня 1945