И в этом хаосе Иоанн пытается навести хотя бы посильный порядок. Его суд завален делами о душегубстве, долгах и бесчестье, и нужно сказать, что в этих делах он не даёт преимущества опричным князьям, боярам, служилым людям и дьякам, может быть, к ним он даже пристрастней, чем к земским владельцам земли. Среди документов, большей частью потерянных, до нашего времени доходит иск митрополичьего дьяка Никиты Парфеньева к опричному князю, входящему в опричную Боярскую думу, Василию Темкину. Мало того, что опричный князь безвозвратно должен митрополичьему дьяку громадную сумму в шестьсот рублей, он, видимо, пользуясь своим положением, запугивает своего кредитора, человека немолодого, распускает, как водится, руки и однажды убивает дьячего сына.

Это довольно обычное судебное дело тех дней. Его, как заведено, рассматривает судная комиссия, назначенная царём и великим князем. Возглавляет комиссию князь Михаил Черкасский, тоже опричник, к тому же шурин самого государя. Ни родовитость, ни высокое положение в особном дворе не спасают князя Темкина от справедливого наказания. Когда Михаил Черкасский докладывает материалы дознания Иоанну, Иоанн приговаривает: «за сына ево и за долг на боярине на князе Василье Темкине-Ростовском взять 900 рублей денег». Любопытно, что он не карает смертью за душегубство, он ограничивается крупным денежным штрафом, видимо, рассуждая, что иначе он действительно останется без воинов и воевод. Не менее любопытно, что князь Василий Темкин-Ростовский расплачивается не деньгами, а вотчинами. Одной вотчиной он оплачивает штраф за душегубство в триста рублей, а за долг в шестьсот рублей идёт сельцо Хребтово, к которому тянется двадцать одна деревенька в Переславском уезде. Часть этой вотчины за долг в сто пятьдесят рублей получает вовсе безвестный В. И. Волков, который тут же, в обход земельного «Уложения» 1562 года, продаёт свою долю Троицкому Сергиеву монастырю за двести рублей. Самое же любопытное в этой истории заключается в том, что сам князь Василий Темкин-Ростовский получает сельцо Хребтово с деревеньками от печатника Висковатого, тоже в уплату долга в шестьсот рублей. Другими словами, все один другому должны, и крупно должны, все друг с другом судятся, и вотчины так и ходят по кругу, редко задерживаясь у одного владельца надолго, неудивительно, что землепашцы, звероловы и рыбари то и дело бегут, а паханая пашня уходит в перелог, постепенно обращается в пустошь и потихоньку становится лесом.

Ясно, что все подобные иски, судебные разбирательства, штрафы, передачи вотчин, частая смена владельца земли не более чем частные меры завести в Московском царстве законный порядок и что частными мерами никакой хаос в законный порядок не приведёшь. В распоряжении Иоанна только две меры, которые обуздают хаос и наконец водворят хотя бы относительно законный порядок в стране, только ещё выходящей из удельного беспорядка. Во-первых, ему необходим прочный, но честный мир со всеми соседями, Русская земля слишком долго воюет, обороняясь от нашествий столетие за столетием или погрязая во внутренних междоусобиях, все её силы уходят либо на защиту отечества, либо на сведение счетов между собой князей и бояр, немудрено, что силы её на пределе, хозяйство в расстройстве, земля в запустении. Во-вторых, ему необходимо всемерно расширить торговлю, упрочить стародавние торговые связи Востока и Запада, воспользовавшись в полной мере исключительным положением Русской земли, через которую проходит самый короткий, самый удобный, давным-давно проложенный и истоптанный торговый путь, не столько из варяг в греки, сколько из Европы в Индию, в Китай, на арабский Восток, торговыми пошлинами, этим подлинным богатством Русской земли, наполнить казну и всё-таки создать постоянную армию нового образца, которой стрелецкая пехота, как оказалось, явилась лишь первоначальным наброском, другими словами, ему деньги, деньги и деньги нужны. Великий волжский путь им же продолжен до Астрахани, которую он ни под каким видом не хочет, не имеет права отдавать ни туркам, ни крымским татарам, и от Астрахани до Белого моря, откуда его торговые люди кружным путём уже добираются до Лондона, Копенгагена и Амстердама. После разгрома новгородской крамолы ему надлежит продлить великий волжский путь до самого Балтийского моря, не только в русскую Нарву, которая с большим трудом отбивается от польских пиратов и шведских захватчиков, но и до Ревеля-Колывани, до Риги, может быть, до устья Невы, без чего торговля не станет обильной и обильные пошлины не хлынут в казну.

Пятого января в Великий Новгород прибывает служилый человек Черемисинов, его давний и верный помощник. Его распоряжением бедные монастырские старцы наконец снимаются с правежа, в Москву уходят обозы с монастырским добром, недополученные казной, утаённые при помощи махинаций монастырские деньги, «иные считаные, а иные несчитаные», которые, то есть «несчитаные», вполне могли присвоить его люди Безопишев и Поливанов, однако же не присвоили, а вместо денег и ценностей «запасы на всех монастырех, которые не заплатили», всего около тринадцати тысяч рублей, при ежегодном доходе царской казны приблизительно в полтора миллиона.

Двадцать восьмого февраля в Великом Новгороде появляются опричные дьяки Мишурин и Милюков-Старой. Словом царя и великого князя дьяки отписывают в особный двор всю Торговую, восточную, сторону бывшей торговой республики, а также пятины Бежецкую и Олонецкую, после чего воевода князь Пронской покидает западную, Софийскую, сторону и переносит своё ведомство на Торговую, перейдя, стало быть, с земской на опричную службу. Под наблюдением воеводы и дьяков происходит перебор служилых людей, причём лишь немногие из бывших новгородских конных ратников переселяются в Себеж, в Усвят и в другие укрепления западной земской украйны, где им повёрстываются поместья для несения службы, в основном это родственники уже казнённых заговорщиков из окружения Пимена, среди них трое Пыжовых-Отяевых из рода Мостовых, Мусоргский из рода Монастырева, двое Сысоевых, Аникеев, двое Баскаковых, Паюсов, Лаптев, Опалев, шестеро Харламовых, трое Моклоковых, Корсаков, Нечаев, Путятин, ещё несколько человек из Бежецкой пятины, остальные, приблизительно четыреста пятьдесят служилых людей, принимаются на опричную службу. Напротив, в Обонежской пятине исстари имеется мало поместий, здесь развёрстаны большей частью чёрные и государевы дворцовые оброчные земли, они и прежде не верстались и нынче не верстаются под поместья. Таким образом, все новгородские служилые люди разделяются на опричных и земских, и одной этой разумной, рассчитанной мерой исключаются новые заговоры.

На Торговой стороне, прямо напротив земского кремля, начинают возводить новый укреплённый царский дворец, подобный тому, какой поставлен в Москве на Воздвиженке. Тринадцатого марта от берега Волхова очищают земский Денежный двор, тридцать два нетяглых двора служилых людей и попов, сто девяносто тяглых дворов молодших и середних посадских людей. Обветшалые дома просто ломают, пригодные для жилья переносят на Софийскую сторону и следом за ними переправляют переселенцев, около тысячи человек.

Иоанн явно рассчитывает, что Ревель-Колывань не нынче, так завтра падёт и Великий Новгород вновь превратится в цветущий торговый центр, однако отныне как важное звено в торговой системе, созданной им в особном дворе. Зря, конечно, рассчитывает. Пока служилые люди, распущенные до безобразия неспособным к власти, зато чрезмерно властолюбивым королём Магнусом, пробавляются грабежом, невидимая чума ядовитой змеёй переползает из осаждённого города в беспечный стан осаждающих и принимается пожирать без разбора и наёмных немцев, и ливонских, и земских, и опричных служилых людей, а приблудному королю всё нипочём. Неунывающий авантюрист засылает в осаждённый город своего духовного отца Шраффера, такого же красноречивого пустомелю, как и он сам, и Шраффер с холодным пафосом лютеранина пускается доказывать истомлённым осадой горожанам и магистрату, что московский царь и великий князь есть государь истинно христианский, потрясающее признание со стороны лютеранского пастора, что лютеранскую веру государь всей Русии весьма предпочитает своему родимому православию, что сам лично не нынче, так завтра перейдёт в лютеранство и что по этой причине бывший немецкий Ревель, старинная русская Колывань, вполне напрасно оказывает сопротивление столь замечательному правителю.