— Ты, государь, поди прямо к Москве, я проведу тебя через Оку, и, если тебе встретятся хоть какие-нибудь войска, ты, государь, вели меня казнить.

И в самом деле, так хорошо знакомы собаке лесные пути, так доподлинно ведомо расположение сторож и разъездов, что Кудеяр проводит громадное татарское войско скрытно и быстро. Татары перескакивают Угру, пробираются междуречьем Тарусы и Суходрева и, нигде и никем не замеченные, внезапно объявляются в окрестностях Серпухова, готовые разметать и полностью уничтожить шеститысячный опричный отряд, только что поставленный на эти позиции Иоанном. Иоанн вдруг попадает в безвыходное положение. Когда-то двадцать тысяч служилых людей и московских стрельцов, предводимых будто победоносным, будто преславным, крайне обидчивым Курбским, из-под Невеля бежали от четырёх тысяч литовцев. Он помнит и многие безутешные подвиги своих воевод под Ригой, под Ревелем-Колыванью, под Вольмаром и Вессенштейном в Ливонии. Для него очевидно, что его отряд, может быть, и погибнет со славой, но не удержит впятеро, вшестеро превосходящих татар, тем более что после трижды проклятой «Малютиной скаски» его вера в боевые качества опричного войска серьёзно поколебалась. На своевременную помощь Бельского, Мстиславского и Воротынского он тоже не склонен надеяться. Он нисколько не сомневается в том, что, если татары пробрались незамеченными и внезапно явились именно перед ним, воеводы уже изменили ему. Он говорит:

— Передо мной пошло семь воевод со многими людьми, и они мне не дали знать о татарах. А хотя бы тысячу моих людей потеряли и мне бы двоих татар привели, и то бы я счёл за великое благо и татарской силы не испугался.

Когда же он узнает, что сам Темрюк, его тесть, ведёт против него диких черкесов, он в тот же час снимает Михаила Черкасского с передового полка и отдаёт его палачам, не дожидаясь дознания и доказательств измены: измена и без того очевидна. Сам же, не мешкая, отводит опричное войско, круто забирая к востоку, на Бронницы, препоручая защиту Москвы более многочисленным земским полкам, тем будто победоносным, будто преславным витязям удельных времён, которыми в укор ему так выспренне восторгался беглый князь, никого ни разу не победивший, из Бронниц переходит в Александрову слободу, забирает детей и останавливается в Ростове Великом, чтобы, как заповедано победоносными предками, не раз таким приёмом спасавшими Московское великое княжество от полного истребления, собрать ополчение и вооружить посадских людей, если татары прорвутся на север. Впоследствии на все лады станут обвинять его в паническом бегстве, в низменной трусости, вопреки тому всем известному обстоятельству, что во время набега татар точно так же уходили на север и прославленный князь Дмитрий Иванович, и его сын Василий Дмитриевич, оставляя Москву на попечение воевод, и ни одному из толпы посредственных романистов и балалаечников, бесстрашных обличителей деспотизма задним числом, и в голову не пришло бросить хотя бы мелкий камешек, хотя бы песчинку осуждения в сторону его опозорившихся, проваливших защиту Москвы воевод, верно, и в самом деле подлец подлеца видит издалека.

Уже более двадцати лет между Иоанном и его воеводами ведётся напряжённейший, принципиальнейший спор о природе и назначении государственной власти. Иоанн находит необходимым и верным править единовластно, когда он повелевает, справляясь единственно со своим разумением, а подручные князья и бояре исправно и в назначенный срок исполняют его повеления, тогда как подручные князья и бояре, напротив, убеждены, что должны править они, справляясь единственно с единогласным мнением думных бояр, когда они повелевают, а царь и великий князь безропотно исполняет их повеления.

В мае 1571 года, в минуту смертельной опасности, когда висит на волоске судьба всего Московского царства, Иоанн поступает так, как ему завещали победоносные предки и как указывает ему уже разнообразный, разносторонний, безусловно победоносный опыт вдоволь повоевавшего полководца: он занимает позицию, выверенную веками ожесточённой борьбы с татарами и литовцами, предоставляя подручным князьям и боярам тоже веками выпадавшую на их долю возможность показать дело, чего стоит их коллективная, счётом родства утверждённая власть и каковы на этот раз их преславные одоления, когда этот будто бы деспот, будто бы живодёр и палач не возглавляет и не направляет полки. И в эту-то поистине роковую минуту витязи удельных времён ведут себя так же позорно, как позорно вели себя их многошумные предки во времена Тохтамыша, когда великого князя Дмитрия Ивановича тоже не оказалось во главе их разрозненных удельных полков. Быстроходная татарская конница от Серпухова устремляется прямо к Москве, до которой скакать ей верных сто вёрст. Полк правой руки Ивана Мстиславского расположен в Кашире, большой полк Ивана Бельского занимает Коломну. От Москвы оба тоже конных полка отделяет немногим больше ста вёрст, приблизительно вёрст на двенадцать-пятнадцать, что довольно много для плохо организованного земского ополчения. К разнице расстояния необходимо добавить какое-то время, которое понадобилось гонцам, чтобы покрыть расстояние от Серпухова до Каширы и Коломны, поскольку только от царских гонцов воеводы могли узнать о татарах или, ещё более вероятно, в очередной раз предав своего государя, знали заранее о маршруте и времени их приближения и нападении на Москву. Как бы там ни было, земские полки намного опережают татар. Уже двадцать третьего мая земское ополчение подходит к Москве, тогда как татары появляются на день позднее, отстав на целый дневной переход, точно нарочно бледной рысью плелись. У Иоанна, в отличие от толпы посредственных романистов и балалаечников, не может не возникнуть законного подозрения, что и Бельский, и Мстиславский, и Воротынский действительно о проходе татар узнали значительно раньше, чем он, однако, хоть и по нескольку раз целовали крест на верность ему, не предупредили его, то есть совершили злостное преступление, и приблизительно на двое суток раньше начали отступление с отведённых для них рубежей, не дожидаясь повеления царя и великого князя, главнокомандующего всеми вооружёнными силами Московского царства.

У них под рукой около двенадцати тысяч конных дворян, с ними соединяется хоть и небольшой, но всё-таки гарнизон московских стрельцов и служилых казаков, который имеет пищали и пушки и постоянно стоит на страже Москвы, в помощь им не могут не подняться посадские люди, которых необходимо вооружить, как не так давно в Рязани сделали Алексей и Фёдор Басмановы и удержали крепость куда более слабую, ветхую, чем мощный, каменный, содержащийся в надлежащем порядке московский Кремль. К тому же у витязей удельных времён, что особенно важно отметить, в запасе целые сутки, есть время поотдышаться, привести в порядок полки, оглядеться, выбрать место, если подходящее место не высмотрено заблаговременно, за столько-то лет постоянной татарской и литовской угрозы, и хладнокровно встать на позиции, выдвинув пушки, посадив в окопы стрельцов, чтобы в открытом бою отразить далеко не могущественного врага, растерявшего под ударами Иоанна наглую прыть мамаев и тохтамышей, не подкреплённого ни пехотой, ни пушками, которые в обороне намного превосходят и самую лучшую конницу.

Однако не происходит ничего даже отдалённо похожего на разумное приготовление к решительной сече. Бельский с большим полком становится на Варламовой улице, Иван Мстиславский с полком правой руки втискивается на Якиманку, Михаил Воротынский помещается на Таганском лугу против Крутиц, Юрий Темкин с опричным полком встаёт за Неглинкой. Таким образом, будто бы преславные витязи удельных времён вводят полки в кривые, тесные улочки деревянного города, в которых многочисленная конница стиснута, лишена возможности развернуться и практически бесполезна, точно воеводы намереваются не воевать, не биться насмерть с презренным врагом, а как-нибудь отсидеться, отстояться по разным местам в робкой надежде, что татары если и сунутся, так в этакой тесноте их не достанут, а там хоть трава не расти.