Иоанн принуждён торопиться, причём торопиться на всех направлениях. В Константинополь скачет Кузминский, новый посол, и в ответной грамоте Иоанн старается умилостивить Селима, которому только дыхнуть, чтобы Московского царства не стало:

«Желая быть с тобою вперёд в любви и братстве, мы показали знамя братской любви: город с Терека-реки, из Кабардинской земли, велели снести и людей своих оттуда свести в Астрахань; а что ты писал к нам о дороге, то она была заперта для того, что многие люди ходили воровским обычаем, измены многие и убытки нашему городу Астрахани делали; но теперь для тебя, брата нашего, дорогу мы отпереть велели всяким проезжим людям...»

Кузминскому он наказывает особо свести дружбу с Магметом-пашой, любимцем султана Селима, ещё лучше, естественно, пашу подкупить, подкупом же склонить на московскую тайную службу, с этой далеко ведущей практической целью на словах говорить:

— Захочешь нашего жалованья и любви, то послужи нам, введи нас со своим государем в любовь, чтобы брат наш, Селим-султан, был с нами в братстве и в любви и заодно был бы против цезаря римского, и польского короля, и чешского, и французского, и иных королей, и всех государей италийских.

Хорошо осведомлён московский царь и великий князь Иоанн о горьких-прегорьких европейских тревогах, а потому и предлагает Селиму военный союз против чуть ли не всех известных европейских держав в обмен на неприкосновенность Астрахани и прочный мир в тот самый решающий для Европы момент, когда весь турецкий военный флот собирается в единый мощный кулак и направляется к величественному заливу Лепанто, куда в свою очередь медленно, с остановками продвигается объединённый военный флот Испании и Венеции, которым командует Хуан Австрийский, побочный брат ныне правящего испанского короля, и в составе которого на довольно ветхой галере «Маркеза» служит рядовым солдатом Мигель Сервантес де Сааведра, и оба флота в этом решающем столкновении мусульманского и христианского мира рассчитывают решить на века, кому владеть Средиземным морем, а вместе с ним и Европой, кто кому станет рабами служить. Иоанн не может не понимать, что у него руки коротки помогать Селиму в Италии, тем более против почти для него мифического французского короля, но он был бы очень и очень не прочь, соблазнив военным союзом со второй по военной мощи державой тогдашнего мира, направить турецкие и крымские орды против польского короля и римского, то есть германского, императора, как польский король и римский император не прочь со своей стороны направить против него те же самые несметные турецкие и татарские орды, способные затопить кровью Московское царство, как весенний разлив. Правда, вопреки его клятвенным заверениям, кое-где в его обширных владениях мусульманскому закону несладко приходится от враждебно настроенных православных фанатиков, что особенно неприятно правоверному султану Селиму, и он спешит объяснить, что это случайность, досадное исключение, что лично он тут ни при чём, на этот счёт Кузминскому даётся весьма хитроумный наказ:

— Если станут говорить, что в Астрахани мечети разорили и мертвецов грабили, то отвечать: это делали без государского ведома воры, боярские холопы и казаки.

Он рассчитывает на ловкость Кузминского, на продажность турецких пашей, мало уступающих в этом соблазнительном ремесле татарским ханам и мурзам, на серьёзную опасность, грозящую Оттоманской империи с запада, то есть на благоприятное стечение обстоятельств, которые все вместе как-нибудь отведут турок нынешним летом от похода на Астрахань, и сам слабо верит, что одними дипломатическими уловками сможет утвердить безопасность Московского царства: у этого басурмана Селима слишком здоров аппетит и сообразно с аппетитом слишком громадны, практически неисчерпаемы вооружённые силы громадной азиатской империи, уже поглотившей Балканы, часть Венгрии и остановившейся на подступах к Вене. Конечно, несмотря на призрачность успеха Кузминского в Константинополе, он всё-таки не имеет права упускать и эту слабенькую возможность сдержать неприятеля, и он отправляет одного посла за другим, и придумывает сомнительного правдоподобия оправдания, и делает ещё более сомнительные предложения о военном союзе, а тем временем Разрядный приказ уже ранней весной созывает дворянское ополчение во всех владениях земщины, так что по западным украйнам остаётся лишь слабый заслон из местных служилых людей, московских стрельцов и служилых казаков, разбросанных по крепостям. Для него очевидно, что отныне Оттоманская империя, возмечтавшая о полной победе мусульманства над христианством, становится главной угрозой для Московского царства, что отныне большей части капризного земского воинства придётся стоять на страже только южных украйн, что необходимо любыми средствами добиться мира на западе и северо-западе и что для обороны западных и северо-западных рубежей необходимо создавать новые вооружённые силы.

Ливонское королевство и приблудный Магнус составляют только малую часть его обширного плана. Весной того же 1571 года из ведения новгородского Софийского дома изымаются северные владения с Холмогорами, Каргополем и Вагой и передаются под управление вологодского епископа, давно сидящего в особном дворе. На северо-западе освобождаются земли, из которых верстают поместья, на поместья сажают новых служилых людей и тем создаётся более или менее надёжный заслон из опричного войска, которое станет держать оборону против литовцев и шведов. Сам Иоанн, смотря по обстоятельствам, намеревается либо в Великий Новгород перебраться на время, либо обосноваться там навсегда.

Пока этот замысел воплощается в жизнь, пока в северо-западных землях проводят мелей, верстают поместья, подбирают служилых людей, Иоанн, конечно, ужасно рискует, однако по его расчётам нынешним летом главный удар будет нанесён именно с юга и это будет страшный, жестокий удар. По этой причине во главе земских полков он ставит самых именитых, самых опытных воевод: Ивана Бельского, Ивана Мстиславского, Михаила Воротынского, Ивана Андреевича и Ивана Петровича Шуйских, боярина Морозова и боярина Шереметева. Полки, как водится, собираются медленно и так же медленно вытягиваются по левобережью Оки, готовясь прикрыть громадные пространства от Рязани до Тулы, ещё не зная наверное, в каком направлении двинутся татары и турки. Иоанну остаётся только молиться, чтобы приблудный Магнус продержался под Ревелем-Колыванью хотя бы до осени, связывая там шведов, поскольку и Великий Новгород, и Псков, и Юрьев, и Нарва-Ругодив пока что остаются без подкрепления, с одними слабыми гарнизонами из московских стрельцов и служилых казаков. В марте он жалует льготные грамоты Троицкому Сергиеву монастырю на земли в Переславле-Залесском и афонскому Хагандарскому монастырю на подворье в Москве, лелея надежду, что смиренные иноки с удвоенной энергией станут замаливать его грехи перед Господом, поскольку положиться он может только на Господа. Однако молитвы не помогают. Верно, справедливый Господь спешит наказать его за те безвинные жертвы, которые стоят в позорной «Малютиной скаске». Приблудному Магнусу не удаётся продержаться под Ревелем-Колыванью даже до наступления лета. Чума вовсю свирепствует в его стане. Немецкие наёмники первыми заявляют, что от зачумлённого города надо бежать без оглядки. Приблудный Магнус видит и сам, что через месяц, самое большее через два он потеряет всех своих воинов, если, естественно, сам доживёт до этого подлого дня. Изругав на все корки Крузе и Таубе, насуливших лёгонькую победу под этой чёртовой Ревелем-Колыванью, спалив свой опостылевший лагерь, скорее всего для того, чтобы огнём уничтожить заразу, приблудный Магнус командует отступление. Юрий Токмаков отводит свой полк на прикрытие Нарвы. Наёмники по пути отступления на худой конец пытаются захватить Виттенштейн, чтобы разграбить хотя бы его, однако на их наглое предложение сдаться без боя несговорчивый гарнизон почему-то отвечает отказом, а к осаде у немцев душа не лежит, и приблудный Магнус отводит отощавшее сборище в Оберпален. Окончательно рассорившись с ним, склочные бывшие рыцари Крузе и Таубе укрываются в Юрьеве. Первый этап освободительной миссии так неожиданно испечённого ливонского короля завершается полным провалом. Правда, с этой стороны внезапно намечается какой-то просвет. Янсу, гонцу шведского короля, удаётся выскользнуть за прочно запертые ворота Великого Новгорода и добраться до Александровой слободы. Этот Янс оказывается чрезвычайно интересным гонцом. С одной стороны, своей скромной персоной он представляет нового короля и от его имени сообщает, что новый шведский король, из последних сил бьющийся с Данией, готов заключить мир как можно скорей и на любых, даже самых тяжёлых условиях, от себя же Янс прибавляет, чего Юхан передавать явно не поручал: Швеция крайне истощена тяжёлой войной и внутренней смутой, так что, ежели на короля хорошо поднажать, король ради мира с Москвой отдаст неправо прихваченный Ревель со всеми его потрохами. С другой стороны, королевский гонец всё той же скромной персоной представляет и прежнего, свергнутого, законного короля, несчастного Эрика, которого посетил он в тюрьме, в Або заскочив по дороге, так вот, король Эрик просил передать, что тамошняя крепость стара и слаба, что гарнизона в ней не стоит, а стоит всего около ста человек его тюремной охраны, и что в случае, ежели московский царь и великий князь пришлёт в Або рать, он без труда овладеет всей Финской землёй и, понятное дело, самого Эрика вызволит из заточения. Этого мало, скромный, однако красноречивый Янс просится в тайную московскую службу, и по его изворотливости тотчас видать, что его добрые услуги московскому царю и великому князю могут быть чрезвычайно полезны. Разумеется, Иоанн принимает двуличного Янса на тайную службу, что действительно остаётся скрыто от всех, а явным путём Янс получает опасные грамоты для шведских послов. Повинуясь давлению времени и обстоятельств, которое он чтит так, как должен чтить каждый серьёзный политик, Иоанн соглашается вести переговоры о мире даже и с узурпатором, с незаконным правителем, которого не желает и не имеет морального права признать. Конечно, он ни на шаг не отступает от принципа: как повелось от дедов и прадедов, переговоры могут состояться только в Великом Новгороде, а не в Москве. Король Юхан едва ли не примет это условие, несмотря на то, что оно представляется ему унизительным: положение Швеции катастрофическое, того гляди она утратит самостоятельность и вновь будет втиснута в состав Датского королевства, поневоле придётся поступиться и самомнением, и самолюбием, и любыми нормами межгосударственных отношений. Однако и положение Иоанна крайне опасно: если с юга навалятся татары и турки, а с запада, как бывало не раз, им на помощь ринется алчная Речь Посполитая, Московскому царству тоже несдобровать, тут тоже вопрос жизни и смерти, не для него лично, но для всей Русской земли. И он тоже смиряет гордыню, он готов поступиться своим высоко ценимым, тщательно оберегаемым царским достоинством и лично явиться в Великий Новгород для встречи с послами. Он надеется, что благодаря его смиренному шагу мир подпишется чуть не в мгновение ока, тем более что на Торговой стороне для него уже возводится укреплённый дворец. И всё-таки он остаётся неисправимым сторонником самой строгой законности. Для него Юхан продолжает быть ныне, и присно, и во веки веков узурпатором. Шведским королём он признает только Эрика, получившего власть по наследству. Именно с Эриком ему удавалось договариваться по справедливости. Именно при нём он был спокоен за свои северо-западные рубежи. Именно его хотел бы он восстановить на шведском престоле. По этой причине он с чистой совестью поручает двуликому Янсу передать тайную грамоту Эрику в Або. Свою помощь он обещает, но и Эрику советует не сидеть сложа руки: