Плотный, почти осязаемый аромат благовоний и табака ударил мне в ноздри. В гостиной было человек двадцать - полулежали в креслах и на диванах, глядя на загадочную конструкцию, установленную в углу. Конструкция эта напоминала столик с дырчатой крышкой; над ней вдохновенно водил руками взъерошенный бледный юноша - с помощью чар он гнал через отверстия поток воздуха, который при этом мелодически завывал.

Теперь хотя бы стало понятно, что за звуки я слышал, подходя к дому. Мелодия получалась не очень чистой, скорее даже корявой, но именно в этом была своеобразная прелесть. Не музыка в классическом понимании, а наивно-щемящий плач, роптание горного ветра, озвученная тоска.

Концерт впечатлил, однако, не всех гостей. Парочка в противоположном углу целовалась украдкой, а у камина с синим углём подрёмывал в кресле купчик в косоворотке, забредший сюда, видимо, по ошибке и в очень сильном подпитии.

Ещё я увидел Елизавету. Она сидела, заложив ногу за ногу и откинувшись на спинку мягкой банкетки. Барышня выглядела иначе, чем днём, - ярко накрашенная, с замысловатой причёской. Сейчас, в табачном дыму и призрачном свете, я дал бы ей лет двадцать, не меньше.

Сев рядом, я констатировал:

- Вы всё-таки пришли.

- Конечно, а вы как думали? Любопытно же! Хозяйка, правда, слегка опешила, но сделала вид, что рада. Хотя пока тут не было ничего, способного оскорбить мою высокую нравственность. Я даже немного разочарована.

- Ещё не вечер. По здешним понятиям, разумеется.

В руках у неё был высокий бокал с игристым. Я, потянувшись к столику за бутылкой, налил и себе; опрокинул залпом, как воду. Елизавета уважительно цокнула языком:

- Сразу видно творческую натуру!

Я проигнорировал её комментарий и тут же налил ещё; сама она лишь символически пригубила. Взъерошенный юноша между тем прекратил свои пассы, и завывание оборвалось. Гости зааплодировали, а Светлана, сидевшая рядом с исполнителем, всплеснула руками и воскликнула:

- Виктуар, вы умеете удивить! От вас я такого не ожидала! То есть, конечно, знала, что вы не лишены наклонности к музыке, но прежде она проявлялась более... э-э-э... тривиальным способом...

- Ах, Света, не смягчайте формулировки! Прежде я просто бренчал на клавишах, примитивно и по-любительски, а мои способности к чарам были ещё скромнее! Но с некоторых пор я стал чувствовать воздушную стихию иначе, на новом уровне. И пытаюсь выразить свои ощущения, ищу для этого подходящие формы...

- Получилось просто чудесно! Я так рада за вас, вы даже не представляете! Как хорошо, что вы сегодня пришли...

Елизавета, слушая их, задумчиво потёрла висок и тихо пробормотала:

- Виктуар... Знакомое имя... Всеволод, кто этот молодой человек?

- Я толком его не знаю, он не из завсегдатаев. Студент, если не ошибаюсь.

- Что-то вертится на уме, никак не соображу...

В центр гостиной выбралась сухощавая дама в серебристо-сиреневом парике. Её физиономию густо покрывали белила, лишь глаза оттенялись, словно провалы в черепе. Из-под бесформенного платья торчали кривоватые ноги в чёрных чулках. Я осознал, что всё ещё слишком трезв, и снова потянулся к бутылке.

- А это кто? - спросила Елизавета шёпотом.

- Ираида, местная поэтесса, - сказал я, делая торопливый глоток.

- О, ваша конкурентка? Ну хоть она-то прочтёт нам свои творения?

- Боюсь, что да...

Сипловатым высоким голосом, в котором сквозило что-то неуловимо базарное, Ираида обратилась к воздушному музыканту:

- Это было недурно, мой мальчик, весьма недурно... Но позвольте мне быть с вами откровенной... Искусство ведь подразумевает предельную, максимальную откровенность, вы не находите? Так вот, эта ламентация ветра в вашей подаче отличается некоторой размытостью, ей не хватает чётких акцентов... Вы же понимаете, о чём я, не так ли? Впрочем, чтобы не быть голословной, я продемонстрирую вам, облеку свои мысли в строфы...

- Да-да, - сказала хозяйка салона, - просим!

- Благодарю, моя дорогая. Это родилось у меня буквально сегодня вечером...

Чуть покачиваясь и уставившись куда-то поверх голов, она начала:

Охлаждаются мои чувства,

циркулируя в атмосфере.

А заката взгляд волоокий

угасает, перегорев.

Мир сжимает пальцы до хруста.

И в линейность больше не веря,

меандрируют водотоки.

Осыпаются кроны древ...

Елизавета, наклонившись к моему уху, уточнила с некоторым испугом:

- Что делают водотоки? Я не расслышала.

- Кажется, меандрируют. Реки петляют, в смысле.

- Понятно...

С каменистым покатым склоном,

с бесприютным забытым прошлым

резонируют мои мысли,

как расстроенный камертон.

И с растерянно-жухлым стоном,

с причитанием осторожным

облетают жёлтые листья...

Исчезают из сердца вон!

На последней строчке голос чувственно взвизгнул. Дремавший купчик подскочил в кресле и ошалело завертел головой. В комнате повисло молчание, потом кто-то несмело осведомился:

- Но позвольте, сударыня, откуда жёлтые листья? Сейчас весна...

- Поэтическое самоощущение не тождественно климату, - пояснила Ираида с лёгким презрением. - А обывательское нутро и вовсе выморожено до дна, независимо от времени года... Иногда я смотрю вокруг - и вижу лишь ледяные маски...

Пальцы Елизаветы судорожно сжали мою ладонь, а на ободке бокала мне почудился тусклый иней.

ГЛАВА 3

Я несколько раз моргнул, отгоняя галлюцинацию; подумал, что с пыльцой всё же явно перестарался и остаточные эффекты будут меня преследовать ещё долго. Потом посмотрел на девчонку и спросил:

- С вами всё в порядке?

- Да, извините... - она смущённо убрала руку. - Просто реплика этой дамы напомнила мне кое-что из того, что я пытаюсь забыть...

Елизавета отхлебнула из бокала, но тут же сморщилась и отставила его в сторону, признавшись:

- К спиртному я непривычна. А возле вас на столике пьяный мёд?

- Да, и он тоже. Вот, угощайтесь.

Я передал ей крохотную, будто из кукольного сервиза, посудинку и витую ложку соответствующего размера. Барышня спросила:

- А вы не будете?

- Пчелиных продуктов мне на сегодня уже хватило.