Впрочем, ни Света, ни племянница экс-наместника не занимали меня всерьёз. Обе они (так мне тогда представлялось) были лишь случайными персонажами, хорошенькими статистками, которые помогали скоротать время до возвращения той единственной, при мысли о которой перехватывало дыхание...

В дверь постучали.

Я открыл, и мне показалось, что это какой-то сон; что судьба дурачит меня, выдавая желаемое за действительное:

- Марианна?

- Ты не рад меня видеть?

На ней была шляпка с вуалью и неброское платье, скрывающее восхитительные изгибы, знакомые мне до последней пяди. Я спохватился:

- "Рад" - это слишком блёклое слово! Окрылён, наполнен восторгом, счастлив! Я думал о тебе только что, буквально в эту минуту... Входи же скорей, прошу...

Я взял её за руки и притянул к себе, заставив переступить порог. Дверь захлопнулась с победным щелчком.

- Всеволод, я должна кое-что тебе сообщить...

- Прости мне мою растерянность - ты ведь предупреждала, что вернёшься не раньше мая... Я даже не смел надеяться... Но это чудесный сюрприз, самый лучший из всех возможных...

Аромат её духов кружил голову, глаза блестели гипнотически и маняще. Я снял с неё шляпку, откинул с её лица каштановый мягкий локон, прикоснулся губами к нежнейшей коже, но Марианна вдруг отстранилась, упёрлась мне ладонями в грудь:

- Всеволод, нет... Пожалуйста, перестань...

Душный полог желания мешал мне соображать - одурманенный разум мгновенно истолковал её "нет" как поощрительно-игривое "да". Пальцы мои легли на её бедро, сминая подол, а мир вокруг отодвинулся куда-то на третий план...

- Всеволод! Хватит!

На этот раз её вскрик дошёл-таки до моего сознания. Хрипло дыша, я вынырнул из сладкого омута и непонимающе уставился на неё:

- Что случилось?

- Мы должны это прекратить!

- Марианна, я не понимаю...

- Иногда ты бываешь просто несносен! "Прекратить" - значит "прекратить"! Оставить в прошлом эти нелепо-конспиративные встречи, эту вороватую похоть...

- Что ты такое говоришь? Тебя будто подменили! Неделю назад ты, уезжая, шептала мне, что не вытерпишь столь долгой разлуки! Что твой муж (инженер или кто он там), этот чурбан без капли воображения, раздражает тебя неимоверно! Что ты готова бросить его при первой возможности! А теперь...

- Да, теперь я скажу другое! Эта неделя отрезвила меня...

- И ты вдруг ни с того ни с сего воспылала к нему любовью?

- Нет, не воспылала - у нас тут жизнь, а не водевиль! Но твой сарказм несправедлив, неуместен... Послушай, Всеволод, ты же знаешь, мы ездили на воды не просто так - мой муж молод, но вот здоровье... Он никогда не берёг себя, отдавался работе весь, без остатка... А теперь наконец врачи его выгнали на курорт, буквально с боем, насильно... Неделю он пролечился, но кинулся назад, как только пришла телеграмма с верфи - коллеги ему писали, что не справляются без него...

- Зачем ты мне всё это рассказываешь?

- Затем, что мой муж - порядочный человек! И он меня любит, боготворит! Да, сухарь и зануда, но при этом человек дела, а не какой-то...

Она запнулась на полуслове; её незавершённая фраза хлестнула меня как плеть. Почувствовав, как внутри поднимается волна холодного бешенства, я процедил:

- Ну, что же ты? Давай, договаривай. Кем ты меня считаешь? Никчёмным трутнем? Бездарным клоуном?

- Всеволод, пойми меня правильно, я не хочу тебя оскорбить...

- Но делаешь это мастерски.

Молчание, тёмное и осклизлое, повисло между нами на долгие полминуты. Потом Марианна сказала тихо:

- Жаль, что всё закончилось так.

Дверь за нею закрылась, а я продолжал стоять, мучительно сдерживаясь, чтобы не врезать кулаком по филёнке. Не знаю, сколько времени утекло, прежде чем я развернулся и обвёл мутным взглядом своё жилище. Подошёл к нише, заменявшей кладовку, и взял с полки початый водочный полуштоф. Присмотрелся - водки осталось мало, едва на один стакан, но терпения не хватило бы, чтобы сходить и купить добавки.

Тогда я сделал то, что не рекомендуется делать ни в коем случае.

Бросил в стакан щепотку пыльцы.

На жаргоне пасечников, если не ошибаюсь, эту субстанцию называют обножкой. То есть она и впрямь представляет собой пыльцу, но не простую, а собранную пьяными пчёлами, чья слюна придаёт продукту весьма забавные свойства.

Размешав коктейль, я выпил его до дна.

Подействовало почти моментально. Комната приятно преобразилась, стала просторнее и светлее, краски смягчились. И вид из окна уже не был прежним, словно апрель заглянул-таки в переулок, очистив его от прели и затхлости. Весна смеялась снаружи, дразнила меня, показывала язык - и я понимал, что теперь-то всё будет хорошо, потому что плохо в такие дни не бывает. А последние слова Марианны - лишь недоразумение, мимолётное и смешное, которое очень скоро развеется без следа. Незачем волноваться, не надо суеты и резкий движений, чтобы не спугнуть очарование дня...

Я прилёг на кровать, рассеянно смежил веки. Всего на пару минут, не больше - так мне, во всяком случае, мнилось.

Но когда снова открыл глаза, уже наступила ночь - и пришло похмелье.

Свет заоконного фонаря прилип к стене отвратно-резким пятном. Потолок нависал прямо надо мной, в горле першило от застоявшегося пыльного воздуха. Голова казалась пустой и гулкой, в груди затаился холод.

Я понял, что больше не могу оставаться в этой однокомнатной конуре. Встал, пошатываясь, и кое-как умылся над широким жестяным тазом. Напялил пиджак, пригладил волосы пятернёй и вывалился на улицу. Взглянул на часы - начало десятого.

Толчёное стекло звёзд, рассыпанное над городом, мерцало неприятно и знобко. Кирпичные громады домов теснили меня, скаля зубы балконных прутьев; на лицах прохожих чудились издевательские ухмылки.

Похмелье выветривалось неохотно и медленно. Мысли о Марианне настойчиво лезли в голову - я старательно выметал их, как дворник выметает со двора мусор, а ноги несли меня к особняку Светланы. Совершенно не к месту вспомнилось, что меня просили написать стих; впрочем, к началу салона я уже опоздал, и можно было надеяться, что гости нашли развлечение без меня.

В окнах особняка колыхался голубоватый свет - для пущей таинственности собравшиеся, как водится, жгли русалочий уголь. Имелось, впрочем, и новшество - из дома доносилось тоскливое, но по-своему гармоническое стенание, будто ветер пытался затянуть песню. Звуки были мне незнакомы; пожав плечами, я взошёл на крыльцо и шагнул в переднюю. Никто меня не встречал - прислуга тут была приходящей, и по вечерам её отпускали.

Над дверью гостиной крепилась полоска ткани с каллиграфической надписью, выполненной гуашью в две строчки: "Если ты робок, о гость, а твой разум не жаждет открытий, то развернись и беги - здесь покоя тебе не сыскать". Это предупреждение сочинил когда-то мой, так сказать, коллега по стихотворному цеху, старый кокаинист. Последние полгода он у Светланы не появлялся - либо скопил на билет до материка, о чём навязчиво грезил, либо бесславно помер.