что их за это потянут в тюрьму. Было нормально выражать свой протест. Было ощущение внутренней свободы. И пойти к телецентру потребовать эфир, чувствуя на это право, было тоже нормой. Этот бандитский расстрел собравшихся – это начало всего.

В финале Виктор поражен, он испачкан в крови, видит, как БТРы давят людей. Безумие страшное!»

Эта важная характеристика Виктора-«трудяги» в романе уходит на второй план, она не очевидна, не выпячивается. Но это действительно человек, сделавший себя, а теперь он будто бы присматривается, пытается разобраться в водовороте, сориентироваться, готовит себя для новой большой работы.

Виктор Брянцев у Шаргунова – чудак в ожидании чуда. Это наследственное, чудаковатым был и его отец. С детства он бьется над загадкой бессмертия. Еще в детском саду сторож угощал маленького Виктора компотом из чернослива, утверждая, что тот волшебный и делает человека бессмертным. Компот этот Брянцев полюбил на всю жизнь и также остался заинтригованным тайной бессмертия, которую постоянно пытался разгадать, то всматриваясь в небо, то ползая под землей, то забираясь в гущу протестующих людских масс, то укрываясь от разящих пуль.

«Чудак от слова “чудо”», – сказал Виктор во время штурма Останкино.

Кстати, лейтмотив «чуда» регулярно появляется в творчестве Шаргунова. Самый яркий пример – герой повести «Чародей» Ваня Соколов. В повести также фигурировали события 93-го года, тоскующие по правде защитники Белого дома – чудаки, наивные люди, попавшие в мир людоедского прагматизма, по-прежнему верившие в сказку, когда вокруг уже правила бал новая, хищная быль.

Эти характеристики во многом перекликаются с другим знаковым героем девяностых, который позже волей кинематографа был перенесен в «нулевые» – Виктором Служкиным. Сделаем небольшое отступление к нему.

Герой романа Алексея Иванова «Географ глобус пропил» (в фильме его играет Константин Хабенский) – внешне апатичный, бездеятельный пофигист. Неудачник в системе общепринятых координат жизненного успеха. Отброшенный бивень. Вместо лежанки и печи у него есть балкон, на котором можно спрятаться, курить и смотреть вдаль. Все бури Служкина – внутри. Это борение, эти качели, этот ринг с соблазнами часто отпечатываются у него в глазах.

Служкин – в центре мира и в центре людей, которые его окружают. При этом он воспринимает мир как чудо. Свою философию Виктор развил ученице Маше во время открытого урока: «Живем посреди огромного континента, в самом его центре, можем сесть в лодку и доплыть до Австралии». Он, как пушкинский Елисей, идущий в поисках своей любви, то и дело повторяет обращение к стихиям: «Ветер, ветер! Ты могуч…». Возможностью соприкосновения с чудом он поделился и со своими учениками в походе, и в итоге те тоже совершают чудо – самостоятельно проходят на плоту сложный Долганский порог. Через переживание чуда, через ощущение, что всё возможно, пролегает путь к свободе. К личному осознанию: «Я свободен!»

По сути, наиболее серьезен герой именно с детьми, потому что им он должен передать возможность приобщения к чуду, взгляд большого простора и открытых возможностей. Это со взрослыми он разговаривает, как с детьми, а с детьми принципиален и крайне серьезен. Многие взрослые уже испорчены, их сложно изменить и можно только пожалеть. Они погрязли в мелких никчемных делах, в суете о преходящем. Служкину всё это неинтересно, его притягивает то, где есть перспектива, его завораживают большие возможности и великие дела. Он, будто былинный богатырь, который проспал до сорока лет и теперь готов проснуться вместе с детьми, вместе с ними заглянуть в будущее, за линию горизонта.

В кадр несколько раз попадает лозунг, выложенный большими буквами на набережной Камы: «Счастье не за горами». Географ – проводник к этому счастью, он пытается показать другим путь к нему. Тот путь, который мы все забыли, забившись в пыль суеты. Проводник из состояния зимы, в котором пребывают многие герои картины. Он, как любой русский человек, верит в чудо и знает, что это чудо может в любой момент явиться. Если говорить о фильме, то в нем (в романе, за его словесной тканью, это менее явно) показано постепенное восстановление человека, мужчины, после того слома, той раны, которые ему принесли девяностые. Оглушение проходит, и в русском человеке вновь начинает бурлить жажда свершений, возвращается пассионарность.

При этом свою цель он обозначает так: «Хочу быть святым» (вспомним, что в школе Виктору Брянцеву написали на спине «Святой»). В этой святости присутствует особый подход к познанию, видению мира, акцент на настоящем, подлинном. Вместо секса – настоящая любовь, вместо иллюзорных мимолетностей, житейских благ и «правильной» жизни – свобода. Через это достигается и счастье, которое не за горами. Счастье быть человеком. Такой вот мирской вариант «святости», чистоты, праведности, а ведь, как известно, праведником спасется город. В какой-то степени таким же праведником становится и Виктор, преисполненный боли за людей, стремящийся к поиску правды. К этой настоящести, праведности призывал и герой шаргуновской повести «Ура!».

Кстати, таков же и Федор – пятнадцатилетний брат подруги Тани в романе «1993». Дочь Виктора ему нравится, он заступается за нее, получив тяжелые увечья. По большому счету они могли бы повторить брак ее родителей. Стал ли Федор в будущем мужем Тани, автор не проговаривает. Известно только, что ее супруг, как и отец, электронщик.

По Федору, Москва – «страшный город». Он предчувствует, что скоро там будет война. «Я за всех боюсь», – говорит он Тане, и в этом слышится эхо ее отца, который переживает за Россию и жалеет людей.

Федор рассказывает Тане об альтернативе – о Радонеже, о святом Сергии (и здесь вспоминается образ Сергия Радонежского, который подарила юному Сергею Шаргунову Анастасия Ивановна Цветаева). Говорит, что «Сергий на поле святым стал». Через несколько страниц в романе будет сказано, что «поле-то наше продают», его застроят коттеджами…

«Для чего жить, если умрем?» – этот вопрос в романе как-то задала Таня. Федор ответил: «Чтобы дышать!» Этот же вопрос волнует и ее отца, который считает, что «без мечты никакому человеку нельзя». Собственно, мечтами жила и вся огромная страна, из которой он вышел. Мечты, простирающие далеко за пределы ограниченной сферы личных жизненных интересов, были ее главной движущей силой. Эти мечты толкали того же Виктора на осмысление происходящего, на поиск правды, на понимание. Ради них он всматривался и в самодельный телескоп. Эти мечты дают Виктору Служкину знание о возможности чуда.

Виктор Брянцев всегда мечтал себя проявить и через это шагнуть в бессмертие – чисто русскую мечту. Недаром он моментально прилепился душой к людям, которые в те дни вышли на улицу на стороне Верховного Совета. По его словам, «они бессмертие чуют»…

Бессмертие в том числе достигается включенностью в историю, в