не испытывал теплых чувств, родила двойню. Так же «вызревал и креп мой сын» – этими словами завершается повесть. Обновление произошло и в жизни автора, он вошел в политику, есть надежда, что рано или поздно станет лепить историю, как снег, который не растает, не окажется иллюзией, и духота пройдет. Новое побеждает.

Пошел долгожданный дождь, который длился неделю. Путь-клубок беды, обрамленный ожиданием и смертью Василия, преодолен: «Беда кончилась. Черный клубок беды уже не катился. Клубок застыл в луже.

Я был слаб умом, чтобы распутать этот слипшийся клубок, но силен доверчивым чутьем, чтобы догадаться о хищном непостижимом замысле. Всё в то лето было сложно переплетено и завязано на разном – вхождение в мир нового человека, сына моего, и дом, где мы расположились, и участь бородатого человека, который дал нам этот дом на лето. И лес, у которого мы стояли, скрипящий.

Прогретый и легкий, лес поскрипывал. Мокрый и тяжкий, скрежетал.

Здесь, на дороге у леса, была тугая сердцевина клубка. Но размотать волосяную, разбухшую от дождя шерсть было не под силу дрожащим пальцам».

Так прошло то лето, когда «новое побеждало», когда боролись жизнь и смерть, и эта борьба оставляла причудливо переплетенную ткань реальности. Ткань эта с мельчайшими узорами-символами и развернута в повести. В «Книге без фотографий» автор представлял снимки, сложенные из огромной массы точек. Теперь же Сергей соткал многомерный и многослойный ковер, к этому ткачеству он стремился с первых своих произведений.

Пароль – «Девяносто третий»

«Это книга о большой беде, о большой трагедии. И если делать общественные выводы, я думаю, что мы в какой-то степени до сих пор находимся в постскриптуме тех событий. Это был важный, роковой поворот в жизни нашей страны.

Когда книга только появилась, многие говорили: “А как это так – брат шел на брата? Раскол в семье, муж против жены?”… Прошел ровно год с момента выхода книги, и в 2014-м оказалось, что это всё легко воспроизводимо в нашей жизни. Потому что возникла другая беда, другая кровь. И в соседней стране пошло это столкновение, и в некоторой части нашего общества точно так же люди стали сжигать мосты между друг другом».

Из интервью с Сергеем Шаргуновым

http://www.krsk.aif.ru/culture/sergey_shargunov_bolshaya_chast_elit_vyzyvaet_u_menya_somneniya

Предсказание постскриптума тех событий услышал герой книги, когда повел семью на Красную площадь. Перед ней митинговали разношерстные группы людей, и один бледный мужчина заметил: «Погодите, вот поломает ваш Ельцин депутатов, и ни вы, ни мы уже не станем нужны. Глядишь, лет через двадцать вместе начнем митинговать». На самом деле, 1993 год был знаменателен еще тем, что после него народ был полностью оттеснен на периферию политической жизни, перестал быть субъектом истории. Разве что через двадцать лет, в Новороссии, он показал свое пробуждение. Но это так, лирическое отступление. Политика – дело такое, она может захватить, на ней можно «сдвинуться», особенно, когда воспринимаешь всерьез.

1993 год – знаковый для Шаргунова и переломный для страны. Но еще и год похорон. В рассказе «Уйти по-английски» («Поминки»), который был включен во вторую новомирскую подборку Сергея в 2001 году, время действия – лето 1993 года. Юный герой описывает похороны, на которых ему довелось побывать в Англии. В тот год Сергей впервые побывал за границей. Вместе с отцом он проехался по Англии, встречался с митрополитом Антонием Сурожским. Об этой встрече он рассказал в эссе «Солнечные антресоли митрополита Антония».

Когда осенью 2015 года в соцсетях стартовал ностальгический флешмоб по девяностым, Сергей разместил фотографию отпевания Анастасии Цветаевой. Это был сентябрь 1993 года. Тринадцатилетний Сергей стоит рядом с гробом, обряд проводит его отец Александр Шаргунов. О том, что Анастасия Ивановна была частым гостем в семье Шаргуновых, Сергей писал в повести «Ура!». Ее он воспринимал магическим явлением из прошлого, из старины. Она говорила о превосходстве детей и животных. Сергею она подарила икону Сергия Радонежского. Так и год этот в какой-то мере знаменовал уход прошлого, гибель старого мира.

В марте 1993-го в тринадцать лет Локотков – герой повести «Малыш наказан» впервые узнает об объекте своей будущей головокружительной страсти – Полине. Тогда он на улице развернул газету и в статье «Облава» прочел про двадцатилетнюю наркодилершу, пойманную с поличным. Появилось любопытство, как выглядит преступница, немного жалости, совсем немного – ведь тогда он «был вполне безжалостен».

Февраль 1993-го вспоминается в повести «Вась-Вась» в связи с прочитанными в «Огоньке» стихами Жозефины Пастернак. Это время взросления автора: «Я был здоров, но вспотел, зашумела голова. Бабка, она зажала меня в сухом жадном кулаке как тугую виноградину, и брызнул восторг, в ту ночь я узнал себя повзрослевшим. Той ночью Жозефина умерла. И что было первично: личность Жозефины или виноградный бес?»

1993-й – год похорон и рождения нового. Год взросления Сергея. Год умирания прежней страны и установления новой системы.

К этому году относится и воспоминание о литургии, которую совершил патриарх Алексий II в монастырском храме. Тогда Сережа вместе с одноклассником стоял на деревянной лестнице. Одноклассник даже удостоился патриаршего поцелуя в затылок. Сергей вспоминает свиту, охрану и Дмитрия Васильева – главу общества «Память».

В повести «Чародей» к этому году родители героя окончательно разочаровались в новых реалиях, да и он сам их не принимал. Ваня Соколов прогуливал уроки, чтобы стать причастным к тем событиям, стать участником «переломного дня». По его ощущениям, это был «всплеск народного творчества», «кипела самодеятельность», звучал многоголовый народный ропот, эхом которого был Дом Советов – «храм наива». Людей объединяла «тоска по правде», и они кипели в своих спорах, в поисках правды. Тогда «народ-исполин» на какой-то непродолжительный момент ощутил «кайф победы», а после был выброшен из истории.

Здесь показан и людской водоворот, гул времени вначале 1991-го – «Долой коммунистов!», – а потом 1993-го – «Долой демократов!» В тринадцать лет герой повести бежал из дома, чтобы всё это наблюдать, чтобы крикнуть вместе со всеми: «Вся власть Советам!»

В этой же повести важным было замечание о предчувствии умирания в конце 1980-х. Автор пишет, что «позднесоветские дети скликали, притягивали распадные недужные силы, созывали мороки». Всё это можно было увидеть в детском фольклоре, считалках, различных страшилках-аббревиатурах наподобие ССД – «Смерть Советским Детям». Сам Ваня считал, что обвал советской системы был ускорен его чародейским свистом. От него побежали трещины, посыпались кирпичи. Тогда в «черную весну» переломного 1987-го он понял, что «СССР умрет».

Свист ребенка разрушил страну. Но был и всеобщий свист, который на самом деле и принес разрушения…

В главе «Мое советское детство» из «Книги без фотографий» Сергей рассказывает, как бежал на баррикады осенью 1993-го.