Ее прервали аплодисменты, Алексис обернулась — хлопала не только Джессика, но и незнакомцы в зале.

— Я ничего не планировала, — продолжила она. — Я не приглашала женщин искать поддержку в моем кафе. Но они пришли, и я только рада. Они помогли мне, и я намерена сделать все возможное, чтобы помочь им — предоставить этим женщинам безопасное пространство. И если это нарушает рамки зонирования города, то городу нужно расширить свои рамки. С меня хватит, я больше не намерена ждать, когда мне удастся переубедить мисс Мюррей.

Вновь раздались громкие аплодисменты. Алексис развернулась и, твердо встретившись взглядом с Карен, улыбнулась — не самодовольно, не из вежливости, а потому что ей теперь действительно было плевать на ее мнение.

Председательница постучала молотком по столу и призвала к порядку. Алексис вернулась на свое место. Джессика тут же крепко ее обняла. На глаза набежали слезы.

— Мне нужно идти, — прошептала она.

— Не хочешь остаться на оглашение вердикта?

Алексис покачала головой. Она сделала все, что нужно. Сказала все необходимое.

Теперь ей надо поговорить еще с одним человеком.

Мягкая влажная трава на кладбище немного хлюпала под ногами. Алексис держала в стиснутом кулаке букет из дешевого придорожного магазинчика: лепестки пожухли, местами выпали, местами начали закручиваться. Она не приходила на могилу матери уже несколько недель. У надгробной плиты стоял вазон с остатками летней герани, зачахшей от недосмотра.

Алексис положила букет на землю; яркие, насыщенные цвета резко контрастировали с темно-серым надгробием, на котором было высечено имя матери. Затем она опустилась на скамейку, установленную для нее завсегдатаями кафе. Обычно во время таких визитов у Алексис теплело на душе. Однако сегодня под одежду пробирался холодный ветерок, отчего тело била мелкая дрожь.

Зарывшись подбородком в воротник пальто, она молча уставилась на землю, не находя слов. Но, едва открылся рот, слова полились.

— Почему… почему ты не рассказала обо мне Эллиотту? — прошептала Алексис слабым, жалким голосом. — И мне о нем? За все эти годы ты могла рассказать мне всю правду. Я бы справилась.

Она представила, как бы ответила мама:

«Так было лучше».

— Лучше для кого? Для меня? Для тебя? Разве не помнишь, как тяжело нам порой приходилось?

«Но мы со всем справились. Вместе».

— Все могло быть проще. У него были деньги.

«А у нас — крепкая семья».

— Возможно, ты была бы сейчас жива. Если бы мы не бедствовали, тебе бы не пришлось столько работать…

«Ведь ты сама понимаешь, что деньги бы не помогли. У меня был рак. Я бы все равно умерла».

— Но…

«Скажи, что мучает тебя на самом деле, Алексис».

— Я ужасно на тебя зла, мама. — Голос дрожал от обиды предательства и… да, злости. Злости, которая слишком долго бурлила внутри — игнорируемая, нежеланная. Злости, которая наконец показала себя вчера в доме Эллиотта; которая прожигала дыру в груди всю ночь и вырвалась раскаленной лавой на прошедшем собрании. Злости, которая угрожала поглотить ее целиком и полностью. — Ты оставила меня одну, мама! Ведь все могло быть иначе! Как ты это допустила?!

Внезапно на могилу упал свет от фар. Алексис шмыгнула носом и вытерла слезы с лица, надеясь, что машина проедет мимо. Но нет, она приблизилась и остановилась, фары погасли. Ну отлично! Стоило ей прийти, как кто-то еще приехал навестить родных, именно сюда. Даже на кладбище нельзя побыть одной!

Дверца машины открылась и захлопнулась с глухим стуком.

— Так и знал, что найду тебя здесь.

Сердце ушло в пятки, Алексис резко обернулась. На тропинке, засунув руки в карманы зимнего пальто, стоял Эллиотт.

— Зачем приехал? — Она отвернулась.

— Я переживал. Мы с Кэнди пытались до тебя дозвониться.

— Не хочу с вами разговаривать.

— Понимаю.

— Тогда возвращайся в машину и уезжай.

Однако Эллиотт подошел и указал на скамейку.

— Можно?

— Нет, — буркнула Алексис, тем не менее подвинулась. Позже разберется, для чего. Эллиотт сел и, положив ладони на колени, уставился на надгробие.

— Я приезжал сюда в прошлом году.

— Зачем?

— Хотел ей кое-что сказать.

Алексис скрипнула зубами.

— Надо было говорить ей при жизни.

— Верно. — Он заглянул ей в лицо. — Хочешь знать, что я ей сказал?

— Не очень.

— Сказал, что скучаю по ней.

Алексис вскочила.

— Вот только не надо опять начинать эту сказочку!

— Сказал, что она вырастила потрясающую дочь. Сказал, как мне жаль, что меня не было рядом все это время.

Алексис плотно обхватила себя руками и уставилась на надгробие. Губы дрожали, злость прожигала внутренности.

— Ты знал обо мне уже три года, но так и не связался, почему?

— Потому что трусил. Потому что мне было ужасно стыдно.

Алексис громко фыркнула.

— Ага, возьми с полки пирожок за адекватную самооценку и откровенность.

Он промолчал.

— Нечестно, — пробормотала она, уставившись на имя матери, выгравированное в камне.

— Нет.

— У меня была лишь она одна.

— Верно.

— Я хочу забыть все, что недавно узнала. Не хочу сидеть у могилы матери и злиться на нее из-за тебя. Ты понял? — Она резко обернулась и впилась в него разъяренным взглядом. — Из-за тебя я злюсь на собственную мать, которой уже нет в живых! Ты украл у меня нечто чертовски ценное — украл мой покой! — Голос оборвался.

Руки Эллиотта на коленях дернулись, будто от рефлекторной попытки обнять ее, утешить, но он мудро воздержался. Алексис шмыгнула носом.

— А теперь из-за тебя я еще и Ноа потеряла. Из-за тебя я в нем усомнилась и ужасно ранила.

— Прости, Алексис.

— Хватит извиняться! — Она плотнее обхватила себя, словно пытаясь физически сдержать лавину эмоций в груди. Лавину ярости. — Зачем ты приехал на самом деле? Чего хочешь?

Он встал.

— Хочу возможности загладить вину. Возможности быть твоим отцом.

— Мне не нужен отец! — Она подалась вперед, ярость подпитывала каждый шаг, каждое движение, каждое слово. — Понятно?! Мне не нужен гребаный отец! Ты мне не нужен! Никогда не был нужен! Мы и без тебя прекрасно справлялись!