Мне загадали плешивого медведя, жрущего в тайге вышку вай-фая. Народ угорал, я кривлялась. Запоролась даже не на тайге или вышке, а на «плешивом». Ржала вместе со всеми, Ирка подливала свои коварные коктейли. Потом куда-то умчалась и вернулась с несколькими ребятами из безопасников и несколькими из исследователей и огромной кастрюлей. Кастрюля, как потом выяснилось, нужна была для глинтвейна.

Еще через полчаса мы собрали вокруг себя всех… Всех, кто еще не ушел спать. Веселья и шума стало как минимум в два раза больше.

И за возней, болтовней и кривляньями я пропустила момент, когда ушел Борисыч, впрочем, как и момент появления Ястреба. Градус общего настроения к тому моменту немного понизился, про крокодила все забыли и по большей части просто трепались, вспоминая ухабистый прошедший год.

Я смеялась над Знаменским и его войной с креативщиками, когда увидела Ястреба и его ребят. И смех постепенно угас. Сам собой, почти… Потому что Дашка что-то спросила у Паши, прерывая рассказ, потому что рядом с Ястребом шла Алиса, потому что Элька совсем довольно улыбнулась.

Я снова залипла на Игоре. На высокой фигуре, на темных глазах. Смотрела несколько долгих мгновений, почти не отрываясь, и только потом смогла перевести взгляд на новенькую.

Кольнуло, дернулось, процарапало…

Они хорошо смотрелись вместе. Очень-очень хорошо.

Оба высокие, подтянутые, немного хищные. И ночные тени причудливо ломали очертания, давая рассмотреть то, чего, возможно, и не было.

Я смотрела, как Игорь с Алисой и его парнями подошли сначала к Ирке и столу. И снова не могла оторвать взгляда от того, как Ястреб ухаживает за новенькой: подает бокал, накладывает салат в тарелку, помогает обойти импровизированную мусорку возле одной из лавок, придерживая за талию и за локоть. Осторожно, очень бережно.

Может и нет в этом ничего такого, скорее всего, обычная вежливость. Но… меня морозило, потряхивало, выкручивало.

Славка, ты собака на сене… Хватит!

Я затрясла головой, наблюдая за приближением парочки, ловя на себе внимательный и слишком пристальный взгляд Игоря. Выжигающий, продирающий.

Я…

В кармане зазвонил мобильник. Спасая. Спасая от ртути глаз и от самоедства, ревности, раздражения и кучи бесполезных вопросов.

Я извинилась непонятно пред кем и ушла в пустую беседку, выуживая из кармана телефон. Звонили китайцы… Сильно жаловались, что не смогли сегодня до нас дописаться, дозвониться и достучаться. Отбойники в почте, видимо, успешно проигнорировав или не поверив глазам своим. Потом сильно извинялись, когда получили от меня подтверждение. Еще сильнее извинялись, что позвонили так поздно. И в итоге вылили кучу бесполезной информации о правках в договоре. Я покивала, послушала, нихрена не запомнила, но торжественно пообещала, что во вторник наши юристы с ними свяжутся. Выслушала кучу благодарностей и еще больше очередных извинений.

А через пятнадцать минут, когда мне все-таки удалось завершить разговор и я поднялась на ноги, над озером вдруг разлились гитарные переливы. Едва слышные из-за ветра и шума воды, и все-таки…

Красиво так. Легко и тонко.

Музыка дрожала в воздухе каплями вечерней росы и заставляла улыбаться, прогоняя остатки дурных мыслей. Мелодия лилась медленно и почти зачаровывала минорными нотами, простыми переборами, звоном в ночной тишине.

Я постояла какое-то время, глядя на воду, рассматривая волны, накатывающие на берег, шумящий на другом берегу лес, вслушиваясь в тягучие плавные звуки. И вдруг подумала о том, что не плохо было бы, наверное, заиметь домик где-то на берегу чего-нибудь. Недалеко от Москвы, но где-нибудь, где не популярно, где-нибудь, где тишина и вода.

Вообще непонятная мысль… Несвойственная и непохожая на меня. Я люблю город, я люблю Москву, но… Идея казалась очень заманчивой.

Я улыбнулась и все-таки пошла к ребятам, все еще рассматривая воду и думая о домике. О том, каким он может быть внутри и снаружи, о том, что обязательно хочу лес и воду, и катер, наверное… И два этажа, пусть и не больших. Само собой думала о том, сколько все это будет стоить и смогу ли я себе позволить такой каприз. Наверное могу, если…

Мечты оборвались резко и больно. Как на скорости влететь в столб, как проехаться ладонями по асфальту, как поймать судорогу в воде.

Издевательский, сдавленный смешок прорвался наружу.

Ну кто же еще…

Игорь и Андрей. Они играли. Держали в руках гитары и наигрывали легкий мотив.

Сидели рядом и перебирали гитарные струны. И в отсветах костра движения их пальцев казались почти магией. Вот только к правому боку Ястреба жалась Алиса. Прикрывала глаза томно, что-то ворковала, потягивала глинтвейн, облизывая красивые губы.

Сюрприз-сюрприз, Слава….

Я растерялась на какое-то время. Сжала челюсти, попробовала вытолкнуть спазм из горла и внимательнее огляделась, решая, куда сесть.

А хотелось сбежать.

Уйти в домик и завалиться спать, чтобы не видеть и не слышать. Но… было бы слишком глупо, слишком очевидно, наверное…

И я шагнула ближе к костру. Мое место рядом с Зарецким было занято Витей из исследователей и пришлось садиться между Ромой и Иркой. Возможно, к лучшему, потому что немного сбоку. Мне было видно воду, и можно было не смотреть на парочку.

Потому что неприятно на них смотреть, потому что не хотела я этого видеть. На лицо в отсветах пламени, на улыбку адресованную не мне, в глаза. Не хотела видеть сильные руки и длинные пальцы, перебирающие струны гитары. Не хотела видеть, как жмется, как трогает Ястреба новенькая.

— Все в порядке? — тихо спросил Рома, заставив моргнуть и чуть дернуться.

— Китайцы звонили, все хорошо, — кивнула я, вообще ни хрена не уверенная, что это так. Что у меня действительно все хорошо. Сейчас кажется, что не особо.

— Держи, — Ирка вручила мне бокал с горячим глинтвейном, и я благодарно ей улыбнулась. Стало еще прохладнее, чем было всего каких-то полчаса назад. Даже пламя костра не особенно спасало, от воды вдруг потянуло почти арктическим льдом. Сковывая шею, плечи, тело.

Я прикрыла глаза, слушая легкие переборы и стараясь отвлечься который раз за этот вечер, а уже через минуту снова вздрогнула.

Игорь запел. Один, без Андрея.

Пел про июневые кудри, про сфинксов и джин с тоником, и его голос проникал, продирал до самого основания. Он очень красиво пел, мягко и шершаво. И искрилась в воздухе знакомая со времен лагерной юности, любимая и красивая мелодия, и натягивалось все сильнее и сильнее у меня внутри.

Я поймала себя на том, что подпеваю про себя, что мурашки ползут по моей коже, что отчего-то стало совсем невыносимо. Все хуже и хуже с каждым новым аккордом, с каждым новым пропетым словом.

Зачем пришла? Зачем слушаю и смотрю?