ей прощал. Но в самое безладное время пытался всё-таки приворожить её к себе. Да она оказалась и в этом сильнее его.

Как-то весну да лето торговали они в Рязани. Боярин Романов нашёл их там, увёл Катерину. Где они были, Сильвестру неведомо. Неделя прошла, явилась Катерина. И повёл её Сильвестр в баню и творил над нею разные чары. Взяв две краюхи хлеба, Сильвестр оттирал с Катерины и с себя пот. Затем хлеб этот смешал с воском и печной сажей, солью присыпал, сделал два колобка и шептал над ними вещие слова. Катерина внимала всему и податлива была до поры, пока не начал добиваться её. Тут же кремнёвой стала, а он и сгорел. И тогда повёл Сильвестр Катерину из бани, да в тёмной спаленке закрылся с нею. Сам до полуночи светился неугасимым светом, а она темна была, аки ночь, и спала крепко, как после жатвы. Ему только ласкать её тело осталось да медленно сгорать над её прелестями.

А в другие дни Сильвестр срезывал с домов стружки, собирал землю с тележных колёс, всё клал в вино, настаивал и пил и Катерину поил. Ещё мешал порох с росным ладаном и с воском, прилаживал снадобье к нательному кресту, носить заставлял. Катерина всё позволяла ему делать. И совсем уж потянуло её к Сильвестру, перестала она видеть по ночам боярина Фёдора, чары надломили её. Но нашла она в себе силы, перелезла однажды через спящего Сильвестра с постели, опустилась на колени перед образом Николая Чудотворца — и чары Сильвестра исчезли. Среди тёмной ночи оделась она, подошла к дверям, тронула рукой крепкий замок, он открылся, двери отчинились. И ушла Катерина к своему возлюбленному, который остановился на подворье рязанского воеводы боярина Хворостина.

Вспомнив это, Сильвестр сжался, словно от удара кнутом, испуг в глазах появился. «Умыкнёт боярин Катерину, а она ноне совсем близка ко мне», — мелькнуло у него.

И боярин Фёдор вспомнил рязанские встречи с Катериной. Его Ксения тогда родила сына, названного Михаилом, и не пускала к себе, чувствовала его постоянное отчуждение, не поддавалась больше на минутные вспышки нежности. Он и уехал к другу Хворостину. Возы туда же ушли с мехами, с товарами, с рыбой из архангельской вотчины. Фёдор отправился в Рязань вроде бы по делу, а сам уже знал, что туда уехали Сильвестр и Катерина по торговым делам. И нашёл Фёдор Катерину. Она пыталась от него убежать. Но ноги уносили её к Сильвестру, а сердце рвалось к Фёдору. Победило вещее. Пришла Катерина ночью к подворью, двери сами всюду перед нею открылись, собаки воеводы попрятались. Пришла — и был праздник, как на Москва-реке в ту первую их жаркую ночь. Долгими те рязанские встречи были.

Обрадовался Фёдор, увидев мрачное лицо Сильвестра. «A-а, ухватил тебя за живое место, огнищанин», — мелькнуло у него, и сказал о том же:

— Да ты податлив болезненно. Знаю, где твоя чародейница. Вон пристава видишь? С ним и возьму её за то, что государев след брала. На сей раз и патриарх не спасёт. — Фёдор встал из-за стола и направился к двери. Знал, что по-коварному на испуг брал, да надо же было как-то вынудить ведуна сказать правду. Ещё больше испугался Сильвестр за Катерину. Ведь и Борис Годунов вынудил их сказать ему вещие слова погрозой Катерине. Окулов увидел испуг своего друга, проникся жалостью к нему.

— Иди, Захаров, скажи, что наведали Борису. С него ничего не будет. Да пусть Романов-боярин не тешит себя радостью. Коль по Москве растрезвонит, ему же во вред смертный обернётся. Так и скажи твёрдо.

Повеселел Сильвестр, бойко поспешил за Фёдором. Споткнулся князь на ровном месте, пока под ноги смотрел, Сильвестр и догнал его, не допустил до пристава, который маячил поодаль у тиунской избы.

— Боярин, погодь, не спеши, — сказал Сильвестр.

Фёдор посмотрел на него с раздражением:

— Ты мне под ноги поленья не бросай, а не то... — И замахнулся на Сильвестра.

А у того уже ни страха, ни тревоги в душе. Весело смотрит. Поверил Окулову, что обезопасят Катерину.

— Боярин, мы тебе всё поведаем, что Борису в кису положили. Токмо идём в церковь да крест поцелуешь, что с головы Катерины и волос не упадёт.

— Любодейчич, не много ли захотел! — воскликнул Фёдор.

— Самую малую толику.

Задумался Фёдор: «Да и впрямь толика. Я и сам её уберёг бы».

— Прелестью своей ещё чего потребуешь? Духом ведь слаб!

— Ани! Нашему слову верь. И дух наш сильнее смерти, а другой силы и не ведаю. — И Сильвестр направился к церкви.

И Фёдор шёл следом за ним, да легко шёл, торопился, потому что уяснил: Сильвестр бережёт Катерину не от него, а от царской расправы. «Да сказал бы я тебе, что мне Катерина самому дороже своей жизни. А на пристава — тьфу», — радовался боярин.

В церкви служба шла. Но прихожан было немного: в поле все трудились. Фёдор свернул в придел, остановился возле большого распятия Иисуса Христа, гордо посмотрел на Сильвестра.

— Целую крест Спасителя нашего, пострадавшего за христиан: да пребудет Катерина во здравии до конца дней своих, да ни словом, ни делом не нанесу ей урону. — И Фёдор поцеловал распятие Иисуса Христа. — А теперь ты, огнищанин, целуй и поклянись, что скажешь мне правду.

— Боярин, остановись, не требуй от нас ничего. Правда, которую ты узнаешь, лишит тебя покоя и сна. А ежели ты разнесёшь её по державе, то и животом поплатишься!

— Целуй крест, огнищанин! — в ярости потребовал Фёдор.

Сильвестр смотрел на Фёдора ласково, даже с жалостью.

— Несчастный, я скажу тебе правду. — И Сильвестр прошептал как заклинание: — Иже всем человеком хотяй спастися, и в разум истины прийти. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, целую крест твой с покаянием и чистотою. — И Сильвестр тоже поцеловал распятие.

Тут же ушёл из церкви и, увидев под тенью вековой липы скамью, подошёл и сел на неё.

— Боярин, и ты сядь.

— Ну! — опускаясь на скамью, потребовал Фёдор. Ярость в нём уже прошла, но душа наполнилась незнакомым трепетом и билась словно птица в тёмной железной клетке.

— Вижу, боярин, ты познаешь тревогу. Да я уже не могу тебе помочь... А сказано было нами Борису-правителю то, что по смерти государя всея Руси Фёдора Иоанновича быть ему царём. Да сами вы, бояре, и