будто старше своих лет. Лоб избороздили хмурые морщинки. Небритый, волосы на голове в полном беспорядке. Ничего нет от вечно спокойного, улыбчивого и миролюбивого Степана Данилова, который встречает Новый год в пижаме с оленями. Который печет имбирные печеньки и громко смеется над моими шутками. Дан был прав — поставить в известность отца оказалось сложнее, чем я, наивная фантазерка, надеялась. Титов вообще во многом был прав.

— Ты злишься? — спрашиваю, когда уже становится невозможно молчать.

Даже радио и то в машине не играет. Тишина давит на барабанные перепонки.

— А ты как думаешь? — быстрый взгляд в мою сторону.

— Почему? Мы ведь не сделали ничего плохого…

— Такой у тебя идеал мужчины, Юль?! — взрывается па. — Трус и лжец? Я думал, мы с матерью воспитали тебя лучше!

— Что? О чем ты? Дан не такой! — вспыхиваю я. — Почему ты называешь его трусом?!

— Потому что, будь он мужиком, он бы честно пришел и все мне рассказал. О тебе, о себе и о вашем гребаном романе. Так поступают взрослые мужики, Юля. А не шкерятся по базам, заставляя наивных маленьких дурочек лгать своим родителям!

— Я не маленькая дурочка, папа! И он хотел! Богдан хотел все тебе рассказать сразу!

— И что же такого случилось, что запал пропал?

— Я случилась! Это я попросила Титова молчать. Он приехал ко мне тридцать первого декабря, чтобы признаться в чувствах. Он собирался уехать, чтобы не портить нам праздник. Я не дала, понимаешь?! — выпаливаю на духу. — И молчать до этой поездки на базу тоже попросила я. Это я виновата, Богдан тут совершенно не при чем!

— Не надо его выгораживать, — морщится па. — Он мужик, Юля. И он должен нести ответственность за свои поступки. Тем более в вашем случае, когда тебе, прости господи, двадцать, а ему сорокет.

Я упрямо сжимаю кулаки и не думая отступать:

— Я никого не выгораживаю. Подумай сам, сколько лет ты знаешь Богдана? Разве это в его характере — прятаться? Нет!

— Это, кстати, отдельная тема, — ухмыляется. — Юля, серьезно? Чем ты думала? Ты себе хоть отдаленно представляешь, что из этих отношений станет через десять-двадцать лет? Мы не молодеем.

— Думала. Не надо разговаривать со мной как с ребенком, — дую губы. — Я все понимаю, и то, что будет через десять лет, меня мало интересует. Я хочу жить и любить здесь и сейчас, ясно?

— Ясно, — кивает па. — Характером вся в мать. Взбалмошная фантазерка в розовых очках, — прозвучало на выдохе с небывалой нежностью. — Все-то у нее существовало по закону чувств. Законы логики отметались сразу.

— Раньше тебе это нравилось,

— А кто сказал, что сейчас мне это не нравится? — еще один короткий взгляд в мою сторону. — Но одним сердцем жить нельзя. Иногда надо включать мозги, — неодобрительно качает головой па. — Твоей матери я тоже это говорил.

— И что это значит? — ощерившись, как ежик, сажусь в пол-оборота к родителю в ожидании развернуто-нравоучительного ответа.

В такие моменты умудренные опытом взрослые любят выдавать нудные лекции, подстраивая собственных детей под вбитые их консерваторами родителями стандарты. Секс — это стыдно, дети — это цель существования женщины, жить вне брака — позорно и прочее бла-бла.

Я уже морально готовлюсь отбиваться, выгрызая собственную правду зубами. Но папа молчит. Задумчиво поглядывает в зеркало заднего вида. Богдан все еще едет за нами. Я не вижу это, но знаю. И только долгие пару километров спустя, нервно тарабаня пальцами по рулю, Степан Аркадьевич говорит:

— Юля, я не вечен, и всегда рядом с тобой быть не смогу, чтобы опекать и защищать.

— Что это за резкая смена темы? — хмурюсь я, стягивая с шеи шарф. В салоне неожиданно становится душно. По спине пробегает нервный холодок. Атмосфера в машине уже не такая напряженная, какой была по началу, но все равно неуютно. Так, наверное, и должно быть, когда вы с родителями говорите по душам. Тем более, если этот родитель — папа.

— Это не смена темы, а развернутый ответ, почему иногда надо думать головой, а не только сердцем.

— Не вижу связи.

— Жизнь не стоит на месте, и в наше время опираться только на чувства, как минимум, глупо. С каждым годом они все больше обесцениваются, и в игру вступает расчет, Юль. Везде. Не только в отношениях, но и в бизнесе, в работе, на сцене, если тебе угодно. Ты нужен, пока выгоден.

— К чему ты клонишь? Выдашь меня замуж по расчету? Сбегу!

— Я похож на отца-тирана? — наконец-то вздергивает уголок губ в легкой улыбке па.

— Нет…

— Ты влюбилась, понимаю. Пойти против тебя я не могу, так же, как и запретить тебе любить Титова, даже несмотря на то, что у вас разница в двадцать лет.

— Если любишь, это и не разница вовсе! — вставляю свои пять копеек, машинально теребя кулон балерины, подаренный мне Богданом.

— Ты моя единственная дочь и единственный родной человек. Я тебя люблю и боюсь потерять. Но я должен быть уверен, что человек, который рядом с тобой, надежен и верен.

— Богдан надежен. Ты же знаешь его, пап!

— Я знаю Титова как друга и бизнесмена. А Титов как мужчина — это немного другое.

— И? За ним водятся какие-то грешки? Ну, так это в прошлом!

— Мне бы твою слепую веру в людей.

— Я, может быть, и не знаю Богдана столько лет, сколько вы дружите, но точно знаю, что он человек чести и слова. Это я первая пришла к нему, в чувствах распинаясь. Я провоцировала и не отпускала, даже когда Богдан, как заведенный, повторял, что не подходит мне и что тебе это не понравится. Я тут злой гений, па, — посмеиваюсь, — Титов до последнего отталкивал меня.

— Идиот, что еще могу сказать? Такое золото и оттолкнуть.

— Это одобрение? — расплываюсь я в улыбке.

— Лирическое отступление, — бурчит папа. — Не так быстро, юная леди.

— Он из-за меня бросил свою Илону. Переедет в Питер. Уже решает этот вопрос.

— Надо же, и тут уже все распланировали? Охренеть! А на свадьбу вы меня вообще приглашать планировали? Или поставили бы перед фактом?

— Мы хотели сегодня, по возвращении в город, сразу во всем тебе признаться. Честно! Дай нам шанс! — как в детстве, складываю ладошки у груди, умоляя. — Пожалуйста, пап! Дай Богдану возможность все тебе объяснить. Прошу! Я очень, очень сильно тебя люблю! И его… его тоже люблю, понимаешь? Я не хочу, чтобы вы из-за меня ругались.

Папа вздыхает. Какое-то время мы едем молча. У меня все еще гулко колотится сердце в ожидании его вердикта, но мы уже не