Сегодня был особый день для всего «Предприятия „Цеппелин“.

И еще одна особенность — парадная фуражка. Тоже не по уставу, но подобная мелочь не тревожила Грейфе: разведчики живут по своим законам, отличным от армейских.

— Еще раз повторяю, постарайтесь быть предельно осторожными. Провалить операцию может любая мелочь. Как прибудете в Москву, сразу же свяжитесь с нашим резидентом. Он даст адреса людей, которые помогут достать гостевой билет на торжественное заседание в Большом театре или на премьеру. Оставите портфель под ложей, где будет сидеть Сталин, и уходите.

— Я все понял, господин оберштурмбаннфюрер, — сдержанно ответил Маврин.

— Чего это я? Мы говорили об этом много раз. Видно, старею.

Выполнив свою работу, солдаты заняли свои места у пулеметов. Летчики прошли в кабину. Вот двигатель взревел, и правый пропеллер начал вращаться. Еще через минуту пришел в движение левый. Через каких-то пять минут самолет должен взмыть в воздух.

— До встречи на германской земле, — протянул Грейфе руку.

Маврин пожал ее.

— Только по-русски у нас прощаются вот так, — и он крепко обнял оберштурмбаннфюрера за плечи.

— Ох уж эти русские с их сентиментализмом, — расчувствовался Грейфе. Повернувшись к Лидии, он добавил: — Берегите его!

— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер!

— А теперь — в самолет!

Подхватив саквояж и взяв Лидию под руку, Маврин направился к самолету. Пропустив вперед Лиду, он помог взойти ей на трап, а бортмеханик, протянув руку, втащил девушку в темный зев фюзеляжа.

Не желая расставаться с саквояжем, Петр неловко, стараясь сохранить равновесие, ухватился за протянутую руку бортмеханика и шагнул в салон.

Гул нарастал, заработал третий двигатель. Бортмеханик захлопнул люк, закрепив его задвижкой. Щелкнул фиксатор. Завращались лопасти последнего двигателя, наполняя салон устойчивым гулом.

Маврин выглянул в иллюминатор. Оберштурмбаннфюрер Грейфе не торопился уходить с аэродрома. Отвернувшись от потока ветра, он прижал левой рукой фуражку и наблюдал за тем, как самолет, сделав разворот, покатил на взлетную полосу. Вихрь безжалостно трепал полы френча, бил Ханца Грейфе в лицо, но тот, будто капитан на мостике, терпеливо сносил ненастье.

Угол обзора сделался совсем острым. Некоторое время было видно плечо оберштурмбаннфюрера, а потом пропало и оно. Самолет, наращивая скорость, устремился по взлетной полосе, короткий разбег — и тяжелая машина взмыла навстречу пробившемуся из-за туч полумесяцу.

Еще минуту с высоты птичьего полета было видно несколько огоньков, подсвечивающих взлетное поле, но вскоре, когда самолет скрылся в плотном слое темных облаков, они растворились, словно их и не было вовсе.

Маврин осмотрелся. Салон самолета был просторный и по вместительности напоминал вагон. Неподалеку, зажатый распорками, стоял мотоцикл с коляской. Развернувшись, самолет взял курс строго на восток, затерявшись в тяжелых и мрачных облаках.

Лидия молчала, прижавшись к Петру плечом. От нее исходило спокойствие и уверенность.

Подошел бортмеханик и, стараясь перекричать грохот двигателей, сообщил:

— Летим уже около двух часов.

— Сколько нам еще?

— Думаю, что около часа. Может быть, немного больше. Самое главное — нужно пересечь линию фронта, а там уже не страшно. Дальнобойные орудия русские обычно ставят на передний край. Не переживайте, все будет хорошо.

— А я и не переживаю, — спокойно ответил Петр.

Почувствовал, как ладонь Лидии скользнула по его коленям и, отыскав его руки, спряталась в них. Петр обратил внимание на то, что пальцы у девушки были прохладными.

В хвостовой части салона был закреплен крупнокалиберный пулемет, за которым сидел молоденький солдат. За время продолжительного полета он даже ни разу не посмотрел по сторонам, взгляд сосредоточенный, очень серьезный. Впившись глазами в темно-серую массу облаков, он внимательно выслеживал предполагаемую цель.

С двух сторон от кабины установлены еще два пулемета, за которыми на откидных сиденьях сидели солдаты и настороженно поглядывали в иллюминаторы.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Маврин, перебирая тонкие пальцы женщины. Эта игра доставляла ему удовольствие.

— Честно?

— Конечно. Ведь мы же с тобой муж и жена, — попытался улыбнуться Маврин.

— Если только так… Тревожно, — пожала она плечами.

— Почему?

— А ты разве не волнуешься?

— Разве только самую малость. Так всегда бывает перед дорогой.

Лида благодарно улыбнулась, крепко стиснув его пальцы. Разговаривать было не о чем. За то время, что они провели вместе, они успели поговорить о многом. Однако кое-что еще оставалось. Сейчас они молчали. Каждый думал о своем. Затянувшееся безмолвие их не тяготило. Близость женщины действовала успокаивающе. Петр поймал себя на том, что к нему вернулось самообладание. Всем своим видом он сейчас излучал неколебимое спокойствие. Никогда не думал, что можно оставаться таким спокойным, находясь в немецком самолете на высоте двух с половиной километров и направляясь при этом в глубокий тыл русских.

Снова подошел бортмеханик.

— Готовьтесь, скоро будем садиться. Осталось минут пятнадцать.

— Значит, линию фронта мы уже пересекли?

— Уже давно. Летим над глубоким тылом русских. Вон, посмотри в иллюминатор, — показал бортмеханик.

Маврин повернулся, вглядываясь. Небо уже расчистилось, внизу глухая тьма, только где-то у самого горизонта поблескивали две искорки.

— Линия фронта осталась там, — показал бортмеханик. — А нам нужно лететь вон на те огоньки. Сейчас самолет развернется и пойдет на посадку.

Вдруг внизу ярко сверкнуло несколько белых вспышек.

— А это что еще за дьявол! — обеспокоенно выругался бортмеханик.

Зрелище завораживало. Внизу огромное темное покрывало с черными неровными пятнами, уходящими за горизонт, и из середины этого покрывала неожиданно забрызгали белые и красные искорки. «Зенитки!» — догадался Маврин, и тотчас по обшивке зловещей россыпью ударили осколки.

— Под нами зенитки. Три часа назад здесь пролетала эскадрилья, их не было!

Самолет дрогнул, будто подраненный зверь, но продолжал лететь прежним курсом. Маврин, словно загипнотизированный, смотрел на залпы зениток, понимая, что каждый из выпущенных ими снарядов может стать для них последним.

Петру показалось, что на какое-то время самолет застыл в воздухе, а затем правый двигатель, вспыхнув, выпустил длиннющий шлейф черного дыма.

— Мы падаем! — в отчаянии вскрикнула Лидия.

Самолет, сменив траекторию, пошел на снижение. Петр невольно ухватился за что-то торчащее рядом, стараясь сохранить равновесие. И только потом осознал, что это был руль мотоцикла, закрепленного расчалками.