на ней. Нет, не в маньячном духе. Просто она ему в душу запала. И он никак не может ее из души выкурить. Какой-то частью сознания Федор все же понимает, что Маше он не нужен. Что, если Воробьев-таки бросит свою модель и обратит внимание на Машу, то она тут же о Федоре забудет. Он понимает, что убивается, может, и зря совершенно. Его не любят — очевидно. И согласилась Маша только потому, что Воробьев не согласился. И это все тревожит Федора. Заставляет его ещё более крутиться вокруг Маши. Больше, больше, ещё больше. Ему кажется, что если его будет много, то Воробьев отойдет на второй план. Но что-то внутри него знает, что он сам лопнет, как шарик, и истлеет из памяти, потому что никакого значения не имеет для Маши в действительности.

Но одно дело знать, а другое — показывать то, что знаешь. Федор смеётся, улыбается, он всегда оживлен, всегда несёт с собой что-то от праздника. Он очаровывает Машу, как может.

Казанцева цепляется своей рукой за протянутую руку Федора, переплетая его пальцы со своими. Они неспешно двигаются вдоль Садового кольца, чтобы скрыться во дворах и маленьких улочках на завороте к Патриаршим прудам. Сейчас, конечно, ещё не та погода для прогулок, но сегодня хотя бы снег не валит. Маша искоса поглядывает на восторженного Соколова, пока тот с пеной у рта рассказывает о нападении на Джэйдева Бхата. Интересно, откуда он знает столько подробностей?

Девушка чуть сжимает его пальцы в своих, понимая, что неосознанно обкусывает свои губы. Внутри что-то шевелится. Копошится в душе, подобно опарышам в мертвом теле. Маше понравилось быть так близко от Федора. Слишком понравилось. Это может посулить проблемы.

Внезапно она тормозит. Смотрит на него во все глаза, пока дыхание ее становится все более отрывистым.

— Федь, — перебивает его рассказ Казанцева. — Мы же… Я же теперь твоя девушка, да?

— Что? — она шокирует его своим вопросом. Соколов смотрит на нее, и в сердце колет страшно. — А ты хочешь? Ну… Хочешь со мной встречаться? Правда?

Он не очень большого ума. Потому что этой фразой Федор выдал все то, что он, действительно, к Маше чувствует — то, что он счастлив будет, если она согласится. Причём не так, как у нормальных пар. Совсем не так.

— Хочу, — честно отвечает девушка. — Я же строгих правил, забыл?

— Да! Да, конечно же, да!

Казанцевой необходимо все держать под контролем, иначе она сойдёт с ума. Уже сошла, но, если она поймёт, что ею просто играют, то этот процесс окажется необратим. Поэтому ей это так важно — поцеловать его, обозначив тем самым свою территорию. Узнать, какого рода у них отношения. Поэтому Маша внимательно следит за тем, как Федор меняется в лице после ее вопроса, следит за его тоном голоса при ответе.

А тот от счастья светится, точно бездомный щенок, которого приютили и хорошо накормили.

Маша сейчас не улыбается. Просто смотрит на Федора исподлобья, утопая в море сомнений. Можно сказать, что у нее даже поднимается уровень тревожности. Она пила с утра таблетки или нет?

— Тогда почему ты сам не целуешь меня?

«Пограничники» — они такие. Цепляются к мелочам, когда дело касается объекта их заинтересованности.

— Потому что я не знал — вдруг тебе не нравится, — честно признался Федор.

Он на вид похож на американского дилера, а на деле очень нежный парень. Не из тех, кто девушек принуждает к чему-то. Вот и Машу он принуждать не хотел. Просто обозначал свое присутствие, посылал сигналы. Она, наверное, даже не представляла, что он чувствует. Или если да, то наверное ей было… Ей это нравилось?

Федор подходит к Маше, ласково обнимает ту за талию. Очень нежно гладит. Почти невесомо. А потом целует. И сердце у него замирает. Голова кружится, как у школьника. Сразу хочется спросить — она же не оставит его теперь? Но он этого не делает. Просто смотрит ей в лицо и улыбается нежно. Даже странно видеть эту улыбку на его лице — щетина, бритый налысо, плечистый. Совсем не романтичный задохлик с буйной шевелюрой, как Давид. И не красавчик вроде Воробьева.

Ей нравится целоваться с ним — даже внизу живота начинает приятно потягивать. Потому Казанцева даже почти протестующе мычит, когда Соколов их поцелуй разрывает. А потом он…

— А ты меня любишь? Потому что…

Федор ласково погладил Машу по волосам.

— Я тебя очень люблю.

Маша мнется. Она боится этих слов. Боится очень сильно. А ещё Казанцева пока не может понять — то ли это самое чувство. И этот дурацкий Воробьев, от которого у нее коленки трясутся.

Потому девушка, вместо ответа, натягивает улыбку и треплет Федора по щеке. И лишь потом говорит:

— Я, конечно, выхожу из имиджа Снежной королевы, но давай делать это дозировано, окей?

Пусть даст ей время.

========== Глава 21. Яджна. ==========

Прошедшей ночью Кала уснула лишь тогда, когда приняла двести миллиграмм кветиапина из тех таблеток, что прописали Алексею. Ей нужно было ехать на запись песни для пятого выпуска, но она не могла не заехать к Джею. Конечно, и в этот раз никто не собирался прикрывать шоу. Интернет буквально взорвался, а люди разделились на два лагеря: моралфагов, что с пеной у рта доказывали, что проект несёт лишь смерть, и тех, кто теперь с попкорном ждал последующего развития событий. Четвертый выпуск все же выйдет на экраны — из него просто будет вырезан момент с паданием тела. «Вайты» предлагали некую альтернативу — дать всем отдохнуть неделю прежде, чем продолжать съемки, но тут вступила сама полиция. Васильев пообещал обеспечить усиленную охрану в Главкино. Следователь считал, что роспуск шоу мог бы повлечь за собой куда более худшие последствия, а так они могут наблюдать за последующими шагами преступника. И вследствие — поймать. Что-то вроде ловли на живца.

Чопра выехала из дома пораньше. После студии звукозаписи она вновь встретится с Воробьевым, и они вместе отправятся на семейную встречу. А пока…

Шурша бахилами, девушка двигалась вперед по больничному коридору, разглядывая номерные значки на палатах. Внутренности все ещё казались скрученными узлом, а голова была очень тяжелой из-за приема нейролептика. Найдя нужную дверь, Кала зашла внутрь. Джей лежал на кровати, укрытый одеялом, и смотрел телевизор. Выпуск новостей. Про него же самого.

Кала задержалась в дверях.

— К тебе можно? — слабо подала голос она.

Бхат отвел взгляд от экрана. У него кружилась голова, и по лицу разлилась неприятная, сероватая бледность, которая