В третьем лагере. 9 марта:

…Льдина, на которой были построены мои иглу, раскололась под страшным давлением, иглу сотрясались и дрожали, как при землетрясении, так что некоторые эскимосы в испуге выбежали наружу… Мы рано отправились в путь, несмотря на сильный северо-западный ветер и неприятный дрейф.

Пири в этот день встретил Бартлетта, который возвращался от первого склада, сделанного в конце шестого марша, за новыми грузами.

Он [Бартлетт] сказал, что лед везде в движении; льдину, на которую были помещены мои передовые грузы, вчера сместило на милю или больше на юго-восток, и след разорван на большом протяжении.

Сам Пири в этот же день обратил внимание, что его сносит на восток.

Странно в свете всех этих ежедневных тревожных сообщений о движении льда звучат слова Пири, записанные в дневник 10 марта:

Обстоятельства слишком благоприятны. Я подавлен страхом встретить впереди открытую воду.

Что именно «слишком благоприятно»?

Пири погружает читателя в два параллельных мира. Один – явно придуманный и реализующийся только в словах мечтателя: «чертовски уверен в успехе» и «обстоятельства слишком благоприятны». Другой – реальный, и, слава богу, пока мы видим его. В построенном в уме, мифическом пространстве отряд ожидает большая вода, которая и в самом деле через две недели преградит путь. Но почему опытный полярник испытывает страх перед объективно существующим препятствием? Очень верно написал Херберт: «По полярному паку он [Пири] ехал позади армии своих людей с бешеным желанием достичь своей цели, но никогда не испытывал того чувства благоговения и свершения, которое доступно только первопроходцу, того трепета и приятного возбуждения, которые человек, идущий во главе, ощущает где-то под ложечкой, совершенно точно зная, что подвергает себя опасности».

Дневник Пири. 17 марта (одиннадцатый марш):

Чудесный день, чистый, как кристалл, и солнце сияет почти 12 часов. Земля отчетливо видна, но она не так далеко, как мне хотелось бы.

Несмотря на смещение льда, которое, как видел читатель, сопровождало отряды буквально все время, путь Хенсона от Пойнт-Мосс до первого склада и дальше – до точки, отмеченной как конец одиннадцатого марша, расположен скорее всего на прямой, имеющей направление (по мнению Пири и Хенсона) юг – север, то есть на меридиане, ибо, зафиксировав характерную точку на земле (позади себя), оглядываясь, всегда можно по компасу следить за курсом, корректируя его по выбранному месту; это элементарно, доступно каждому и, конечно, Мэтту Хенсону[124]. Внимательный читатель, впрочем, отметит, что Пири стартовал шестью днями позже Хенсона и за эти дни след головного отряда вполне мог сместиться. Не совсем так. Пири сообщает, что 15 марта он догнал Хенсона и отправил его дальше. Так что 17 марта Хенсон был впереди Пири всего на один марш. Поэтому, приблизительно (а все наши рассуждения приблизительны), путь Пири 6–17 марта отклоняется от прямой незначительно, и на схеме, которую мы построим, это отклонение не будет учитываться.

После четырнадцатого марша передовыми отрядами был сооружен второй склад. Пири подошел к нему 20 марта. Он пишет:

Несмотря на то что работа двигалась не так скоро, как мне хотелось бы, она шла настолько гладко, что я постоянно испытывал страх – не ждет ли нас впереди какое-либо непреодолимое препятствие. А еще я чувствовал, что может случиться и так, что 20 лет труда, разочарований и жертв приведут наконец к победе.

Ночью поднялся сильный западный ветер, продолжавшийся весь следующий день, и поля быстро изменили конфигурацию. Льдина, по выражению Пири, «громыхала». Стены снежного дома дали трещину. В этом лагере Пири провел два дня. Он рассказывает:

Хотя я постоянно с этим борюсь, я не могу не предаваться мыслям об успехе при нынешних обстоятельствах, когда с таким трудом пробиваюсь вперед. Нетерпение мое растет, так что останавливаться в иглу мне не хочется, а только идти и идти вперед. Ночью я плохо сплю, дожидаясь того момента, когда собаки достаточно отдохнут, чтобы продолжить путь. Затем я думаю, что будет, если некое непреодолимое препятствие – открытая вода, совершенно непроходимый лед или ужасный снегопад – выведет меня из игры теперь, когда все выглядит так обнадеживающе? Разорвет ли это мне сердце или просто повергнет меня в безразличие? И тогда я понимаю – какое это имеет значение? Самое большее через два месяца страданиям настанет конец, так или иначе я узнаю, что произойдет, и чем бы все ни обернулось, еще до того, как с деревьев опадет листва, я снова вернусь на остров Игл и буду бродить по знакомым местам вместе с Джо и детьми, слушая пение птиц… (существует ли все это в реальности на этой замерзшей планете?).

Американский писатель Райт подмечает: «Такие рассуждения Пири могли бы послужить интересным объектом исследования для психиатра. И даже если сделать скидку на некоторую рисовку, отрывки из его воспоминаний показывают, какую странную, можно сказать шизофреническую, задачу поставил перед собой Пири. Стремление