Однажды, спускаясь по Неглинной, он услышал звуки, непривычные для Москвы: стрельбу, причем не только из автоматического оружия, но и из безоткатных установок. Турок оценил обстановку, как интересную, но относительно безопасную. После чего зашел в ближайшую кофейню — персонал там так перепугался, что даже забыл закрыть заведение. Он успокоил официантку кондитерским заказом и выбрал наблюдательную точку: не у самого окна, но с хорошим обзором. Попутно вспомнил пословицу, приписанную китайцам, про берег реки и труп врага. В подлиннике предлагалось сесть в кофейне Барселоны, в самый разгар Гражданской войны, и наблюдать, как труп твоего врага рано или поздно пронесут под окнами.

Врагов у Турка в Москве не было, как, кстати, и везде. Были только объекты отработки. Но за оперативными действиями спецслужб он понаблюдал с интересом.

Турок редко пользовался автомобилем. Он спокойно коллекционировал презрительные взгляды, которые московские шоферы дарят безлошадным. Разве иногда присматривался чуть внимательнее. Классик, пожалуй, задумался бы: «Годится ли этот тип в мои персонажи?» Турок интересовался другим: «Заказали бы мне этого товарища, если бы потребовалось?»

Однажды Турок завязал роман, конечно, ночной. Мероприятие обошлось ему в два коктейля, порцию суши и бутылку шампанского, выпитую в съемной студии студентки. Интереса ради он предложил барышне угадать его профессию. Девушка думала-думала и решила, что незнакомец, наверное, руководитель съемочной группы, которая путешествует и снимает фильмы о дикой природе. Турок похвалил ее за мудрость и сказал: «Почти угадала». Любопытство — опасная страсть; скорее всего они расстались так легко из-за возмущения девицы: так правду и не сказал.

Классик гуляет, любуется, потребляет лангеты и девиц. Лишь иногда вмешивается капризно-непредсказуемая дамочка — вдохновение. Поэта потребовал к священной жертве Аполлон, и забыто все, кроме работы.

Источником вдохновения стал мобильный телефон. Была одна смс:

«Скоро вы понадобитесь»

Теперь Турок гулял уже не расслабленно. Он ждал команды.

* * *

Какой-то шутник-референт придумал аббревиатуру ДВС — дуумвират второй степени. Дуумвирами являлись Костылев и Степанов. Они сидели в приемной президента, без права постучать в кабинет. Учитывая, что со всеми остальными приближенными Столбов не хотел общаться вообще, начальник охраны и космический генерал чувствовали себя почти первыми лицами государства.

К Костылеву это относилось в первую очередь. Когда Столбов заперся в кабинете, никого не допуская и не отзываясь на звонки, космический генерал взял на себя функции президентского пресс-секретаря, благо после Татьяны пост так и оставался вакантным, и никто не рвался. Он давал указания начальнику службы протокола, которые, как правило, состояли из одного слова: «Отменить». Сам, кстати говоря, провел брифинг, на котором заявил информагентствам и съемочным группам центральных каналов: лидер страны жив-здоров, но намерен отдохнуть. Политических заявлений ближайшие 48 часов не будет, а последствия трагедии на Театральном проезде — работа для следователей, медиков, дворников и ремонтников. Заявление подкрепили кадры прямого эфира, когда Столбов на камеру так оценил теракт: «Судя по реакции, работаем правильно».

Еще Столбов пообщался со Степановым, коротко сказал ему: «Спасибо».

Пока Костылев перекраивал ближайшие планы главы государства, Степанов общался с эфэсбешниками. Вчерашний теракт стал шоком для всех силовиков, ревность и подозрительность были забыты, новости передавались по дружбе, пусть и возникшей минуту назад.

Боевиков было не меньше десяти, действовали они умело и нагло. Не просто подбили, зажгли и раскурочили президентский броневик тремя ракетами, но попытались его осмотреть, несмотря на охрану и доблесть отдельных полицейских — видимо, операция без визуального подтверждения результата не считалась. Их окружили, минимум двое ушли. Остальные, в бронежилетах и сферах, накачанные каким-то боевым химическим живчиком, отбивались жестко, не сдавались. В реанимацию был отвезен лишь один, с минимумом шансов на выживание. Остальных можно было лишь изучать. Хотя три различных ваххабитских ресурса: кавказский и два международных — уже взяли вину-подвиг на себя, рожи погибших были однозначно славянские.

Все это Степанов рассказал Костылеву. Тот только что вернулся после очередного коридорного разговора. Если Степанов чувствовал себя чуть-чуть оглушенным и карьерным ростом, и драмой, то Костылев, напротив, летал.

— Ну, Кир, — азартно шептал он, — ну, попали мы в историю! Кое-кто сегодня тоже в историю попал — не завидую. А мы, видишь, тут.

— Вижу, — мрачно сказал Степанов. — Что делать-то будем? Войти, может?

— Не. Сам выйдет! Сейчас у него, у Михаила Викторовича, произойдет катарсис. Или перезагрузка, называй, как хочешь. А как выйдет, как с нами заговорит, тут будет эффект импринтинга.

— Что это?

— Запечатление. Эффект утенка, или гусенка, не важно. Гусята вылупились и идут гуськом за первым, кого увидели: хоть за гусыней, хоть за дворником, хоть за трактором. Столбов должен нас увидеть, а мы — оправдать его ожидания. Кстати, это увидит и весь растерявшийся двор. Вот главная задача.

— Моя главная задача, — отрезал Степанов, — чтобы он не ломанулся куда-нибудь без охраны.

— Кто же спорит? Вот за это я тебя, Кир, и ценю. Наконец-то ты на своем месте. Михаила Викторовича беречь надо. Он жив, и мы живы!

Своим энтузиазмом Костылев даже удивлял Степанова. Странно, вроде бы старше на пять лет. А ведет себя, как мальчишка перед первым свиданием с перспективным ночным продолжением. Или не так: такой мальчишка робеет. Как пацан, сменивший велик на мопед и пробующий новинку во дворе. Обзавидуйтесь, мелкота!

Он то названивал куда-то, то выскакивал, приводил и уводил за руку разных пожилых дядек, сохранившихся в президентском аппарате, шептал им что-то на ухо. Подбегал к секретарше, чуть ли не орал на нее, потом целовал, обещал ей построить замок из воздушного шоколада.

Степанов сам не раз испытывал подобный азарт: например, при инциденте на ВДНХ. Не понимал только, почему у Костылева он так затянулся.

* * *

Ивану Столбов позвонил сам.

— Ты понимаешь? — спросил он без «здрасте» и «привет».

— Да, — хрипло ответил тот. Хотел что-то добавить, но не смог.

— До одиннадцати утра о времени визита в Думу знал только ты. Даже охрана не знала. Это чтобы ты не стал свою совесть уговаривать: мол, может не через меня утекло… Да и в Думу никто, кроме тебя, меня не звал. Точнее, звали, и ты передал чужое приглашение. Кстати, кто пригласил-то?

— Крамин, из нашей фракции, и Олег Делягин, от «Мельницы», — тихо, бесцветно сказал Иван, так виноватый пацан выдает друзей, поджегших вместе с ним мусоропровод. Лишь бы простили, пустили на порог квартиры. — Миша, прости…

— Я-то что, я даже не обоссался. Ты у девяти семей прощения проси — группы минного контроля и эфэсбешников, которые полегли возле Думы. Еще трое в реанимации, список не закрыт. Хотел просто дачку поиметь… Жизни украл.