Столбов внимательно слушал.

* * *

Еще с января государственная водка и прочее спиртное существовали в Кремле лишь для официальных мероприятий. Запой лидера страны к таковым вряд ли относился. Поэтому Степанов не стал тратить время на попытки достать его в пределах Кремля. А сразу выбрал служебную машину и отправился в город.

Машину именно выбрал, точнее, шофера. Женя Шмидт, казахстанский немец, который по пути на запад из Караганды залетел в Москву, да тут и остался. Болтать о поездке не будет, даже можно и не предупреждать.

Правда, пришлось поторопиться и, к недовольству Шмидта, лихачить на грани нарушений. Было без двадцати одиннадцать.

Нужный магаз нашли недалеко от Пушкинской. Степанов вбежал в зал, ухватил две бутылки армянского коньяка, плюс пол-литру нашей, родной. Встал в кассу за двумя такими же гражданами-торопыжками.

На часах было без пяти. Кассирша торопилась и оттого ошибалась: сначала со сдачей, потом уронила на пол карту клиента и не сразу подняла. Сзади топталась-ругалась еще пара клиентов. Один затарился от души, тележка звенела от катавшихся бутылок.

— Скоро еще веселей будет, — меланхолично заметил охранник, собиравший корзины и тележки. — Этот наш народный герой, как его, Столбов?.. Новый закон готовит, чтобы оставить один магазин на один город.

— Вот за это его алкаши и заказали, — хохотнул клиент с картой, совершивший оплату.

— Алкаши заказали, алкаши исполняли, — раздалось сзади. — Вот если бы на трезвую голову — тогда новые выборы и всем в кайф.

Кирилл обернулся. Парень с громыхавшей тележкой — оказалось, кроме водки там звенит и пиво, правильно понял взгляд.

— А чего? Столбов же это — свобода, — смущенно заметил парень.

— Эй, командир, чуток поживее, — попросил Степанова охранник. — Если народ из-за тебя не купит, как бы тебя самого тут, без гранатометов.

«Дисциплина, — с уважением подумал Степанов, — ни минуты после двадцати трех».

Секундный страх — вдруг забыл деньги? Но они были, и чтобы не задерживать со сдачей, Кирилл взял две закусочные шоколадки.

«Небось, когда Ельцин просил Коржакова водку найти, тот тоже себе говорил — последний раз», — примерно так размышлял Кирилл Степанов, выходя с пакетом из магазина.

Кроме всего прочего, помнился прощальный разговор с Батяней. Тот позвонил часа два спустя после теракта.

— Вадим Сергеевич, может, вы вернетесь? — с надеждой спросил Степанов, услышав в трубке знакомый голос.

— Не издевайся, — устало сказал Батяня. — Я тоже, считай, его предал, уволился за шесть часов до покушения на президента. Без мата говорю, а так, как потом в книжках напишут. Куда мне возвращаться? Ты справился — молодец. Держись дальше. Только вот что… Постарайся ему письмо показать этой Красницкой. Я еще раз подумал: грех будет ничего не сделать. Кирюша, тебя он послушает. Не подведи.

— Обещаю, Вадим Сергеевич, — ответил Степанов.

* * *

— Поэтому, — закончил Костылев, — у нас всегда будет то, что западники называют «тиранией», а люди, знающие свою страну — державностью.

— Здорово! Вот гонец-молодец! — чуть не крикнул Столбов. Генерал-космонавт понял, что радость лидера вызвана не его спичем, а появлением Степанова с приятно-громыхающей сумкой. — Давай на стол. Не будем менять ни цвет, ни градус. Поддержишь?

— Прикажете — поддержу, а так — не хочу.

— Понял. Давай-ка, проверь караулы. Мы продолжим. Саня, не тормози.

Степанов вышел, а Костылев наполнил рюмки. Опять пытался схитрить, но Столбов не позволил.

— Давай-ка за Россию. Хорошо. Эх, коньячишко, русский чай. Теперь слушай. Ты ночевал в русской северной избе?

— Нет, — ответил Костылев, превозмогая жестокий кашель.

— Так вот, она зашпаклевана так, что вечером протопил, и хоть минус сорок на улице, ночью можно дров не подкладывать. Закрыл вьюшку вечером и утром — тепло, топаешь босиком. А ведь можно не шпаклевать, оставить щели, швырять всю ночь дрова, утром дрожать и ругаться, что климат в стране для нормальной жизни не приспособлен.

— Михаил Викторович, вы это к чему?

— А к тому, что на этих северах, в этих самых климатических условиях, вот там как раз лучшие русские купцы родились — ярославские, костромские, вологодские. Ничего, не жаловались, миллионами ворочали, до Аляски дошли. И нам сегодня надо не жаловаться на климат, а сказать нашим ученым: дорогие мои, хорошие, вы же смогли сделать атомную бомбу для Берии и ракету для Гагарина. Сделайте-ка такие дорожные материалы, чтобы дороги не портились от холодов и стоили не дороже, чем в Америке. Ну-ка, Саня, за русский талант!

Тост звучал, как приказ. Костылев подавил вздох и, чувствуя давящий взгляд Столбова, наполнил рюмки поровну.

— Ты шоколадкой заешь, — участливо предложил Столбов, — хоть этой, чухонской, хоть той, что Кирюха привез. Кстати, где он? Чего молчишь?

Если бы Столбов добавил: «как в рот воды набрал», — то это было бы верно. Генерал, и правда, набрал в рот, только не воду, а коньяк, и не решался проглотить. Но так как молчать дальше было неприлично, судорожно глотнул.

— Не идет сегодня, — сказал он, прокашлявшись. — А Степанова вы, Михаил Викторович, послали караулы проверять.

— Жаль. Сходил бы, нашел его. Погоди. Вопрос к тебе. Помнишь, ты говорил, что России война нужна? Было?

— Было, — отозвался Костылев.

— А воевать кому?

— Солдатам, — ответил собеседник, продолжая покашливать. — Профессионалам, конечно. Большой войны постараемся избежать, а региональные задачи сможет выполнить и профессиональная армия. Мы ведь и зарплату уже подняли, льготы дадим, укомплектуем. Чтобы в «горячих точках» только по контракту.

— Э, значит, одни контрабасы воевать будут? Только контрабасы — те же пацаны, как и по призыву. Им воевать и погибать, а нам — в бой посылать и поминать потом.

Молодой генерал кивнул.

— Так объясни, как же ты их поминать будешь, если пить не умеешь? Вот, вчера была война, прямо здесь. Ребята погибли, которые ехали вместо меня. А я лишь раз их помянул. Давай-ка, как надо. Не коньяком.

На этот раз Столбов взял граненые стаканы, наполнил водкой на две трети.

— Давай. Раз грозный царь говорит — пей, значит, пей! Куда тянешься чокаться, дурик? Третий тост!

Как ни странно, водку Костылев опрокинул легко. И даже заговорил о делах: о Госдуме, о полномочиях фонда «Возвращение». Но вдруг, выпучив глаза, спросил шепотом: «Где туалет?» Получив указание, нашел президентское удобство, неплотно прикрыл дверь. Появился через минуту. Лицо было мокрым. Ботинки являли плюрализм: сами решали, куда которому идти, руки искали стены.

— Значит, с главным вы согласны, Михаил Викторович: внешней войны пока не нужно. Но внутри страны — никакой пощады предателям.