– Значит, убийцу не нашли. Все это – предположения. Не более того.

Такую обиду нельзя стерпеть. Мог бы проявить хоть каплю уважения. Агата вскочила, чуть не опрокинув стол.

– Хорошо же, докажу вам, что права – я!.. А вы, Пушкин, – надутый, слепой, тупой, бездарный, расфуфыренный, пустоголовый, надменный, наглый, ленивый, никчемный… индюк вместе со своей математикой и вашей формулой! Ну, погоди у меня!

С этим она схватила бокал, запрокинула его, чуть не одним глотком опустошила, с размаху саданула им об пол, брызнув осколками, и кинулась вон из зала. Бег ее провожало множество мужских взглядов, трезвых и не очень, пока она не исчезла в коридоре гардероба.

Пушкин не шелохнулся. Воткнул салфетку в разрез сюртука и положил на тарелку мяса столько, сколько хотел.

– Ну, как всегда, – проговорил чиновник сыска себе под нос. – Дама обещает угостить, а потом убегает. А платить кто будет? Пушкин? Конечно, больше ведь некому…

20

Сытый человек – совсем не то, что голодный. Смотрит на мир добрее и вообще склонен к проявлению душевной щедрости. Объевшийся человек не способен ни на что. Только передвигать свое тело в пространстве в надежде найти мягкое кресло или диванчик, куда можно упасть и забыться сладким сном. Пушкин объелся так, что не мог и подумать трястись на извозчике через пол-Москвы на квартиру. Как ни ленился его мозг, наслаждаясь обильным ужином, первым за многие дни, он сумел найти подсказку. Пушкин подумал: «А почему бы не взять номер на ночь и выспаться?» Идея показалась столь простой, а желанная кровать столь близкой, что он направился к стойке портье.

Сандалов заметил его в дверях ресторана – чутье подсказало, куда повернуть голову. Окинув полицейского опытным взглядом, портье понял, что тот пребывает в размягченном состоянии. Что было хорошей новостью. Он даже прикинул: а не предложить ли господину чиновнику номерок за счет заведения? Вдруг клюнет? Тогда совсем другое отношение будет. Сандалов принял самое добродушное выражение и немного согнулся для почтительности. Пушкин между тем чуть медлил, осматривая холл, в котором не было ничего примечательного. Он никак не мог придумать благовидный предлог, чтобы попросить уступку в цене. Средства чиновника полиции были скудны. Особенно после ужина.

Портье пожелал доброго вечера и спросил, чем может быть полезен. Чтобы не начинать трудный разговор сразу, Пушкин изобразил задумчивость.

– Господин Кульбах так не появлялся? – спросил он.

Сандалов прекрасно знал ответ, но из уважения обернулся на ключную доску. Номер восемь был на месте.

– Никак нет, не изволили быть. Можете не сомневаться, господин Пушкин, ваше распоряжение исполним в точности.

– А господин Коччини не возвращался?

И на этот вопрос портье знал ответ затылком.

– У них сегодня представление, будет поздно, как водится. Ох уж эти артисты, не так ли?! – Сандалов подмигнул, надеясь протянуть ниточку взаимопонимания.

Появился удобный предлог, чтобы спросить номер: дескать, хочет дождаться фокусника. Но мозг, как нарочно, очнулся от сытого небытия и решил, что пора пошевелить извилинами. Пушкину пришла мысль настолько простая, что даже странно, как он раньше упустил мелкий, но важный факт.

– Приходная книга при вас? – спросил он.

Нечего полиции совать нос в денежные расписки! Но отказать было нельзя. Старательно улыбаясь, Сандалов вытащил из глубин конторки учетную книгу, в которой гости расписывались в получении квитанции об оплате. И предоставил делать с гроссбухом что угодно. Пушкин полистал страницы. Среди мелких строчек однообразных записей разобрать что-то было трудно. Он попросил указать на расписку Кульбаха. Сандалову достаточно было взглянуть, чтобы найти нужную строчку и широкий росчерк.

– А где подпись гостя из двенадцатого номера, господина Виктора Немировского?

И эту Сандалов нашел практически мгновенно. На этом Пушкин не угомонился и захотел взглянуть на подпись Григория Немировского. Портье воспитанно ткнул пальцем в витиеватую подпись.

– Где расписался господин Коччини?

Игра стала утомительной. Сандалов перевернул несколько листов назад, провел пальцем по строчкам и нашел требуемое.

– Извольте, – только и сказал он.

Пушкин смотрел на чернильную закорючку внимательно. Так внимательно, что Сандалову стало не по себе. Но задать вопрос не посмел. Указательным пальцем левой руки Пушкин ткнул в подпись и, не отпуская, листнул страницы назад. После чего поводил головой из стороны в сторону, будто сравнивая надписи. Что обеспокоило Сандалова.

– Прошу простить, – начал он с тревогой в голосе. – Нашлось упущение?

Пушкин развернул к нему книгу, показав подпись Коччини и другую.

– Синьор Коччини расписался за себя и господина Кульбаха?

Ничего преступного в этом не было. Гости частенько платили один за другого.

– Именно так. Он въехал намного раньше. А в воскресенье, девятнадцатого декабря, предупредил, что въезжает его друг, за которого внес задаток на неделю. Так что мне оставалось только выдать Кульбаху ключ.

Пушкин просил сохранить книгу и, хоть вид имел сумрачный, не имел претензий к портье.

– Ваше распоряжение исполнено, – сказал Сандалов с доверительной интонацией. Чтобы окончательно загладить неприятный момент, так сказать.

Вместо того чтобы выразить благодарность, Пушкин насторожился.

– Какое распоряжение?

– Жилец из двенадцатого номера передал от вашего имени…

– Вы отдали Немировскому ключ от четвертого номера?!

– Так точно-с, – пробормотал Сандалов, предчувствуя большую беду. Предчувствие не обмануло портье.

Секунду назад сонный и ленивый Пушкин словно сбросил маску. Крикнув, чтобы портье достал запасной ключ, кинулся на лестницу и взбежал через две ступеньки. Сандалов, путаясь в руках, достал из коробки дубликат ключа и побежал следом, тяжело дыша. Он крикнул подвернувшемуся коридорному, чтобы следовал за ним.

Пушкин резко и громко стучал в дверь. На стук никто не отзывался. Он прислонил ухо к дверной створке и снова постучал. Когда появились Сандалов, запыхавшийся от бега, и Екимов, он постучал напоследок кулаком. Дверь заходила ходуном. Но и только.

– Открывайте номер, – последовал приказ.

Сандалов молча дал знак коридорному. Екимов вставил новенький ключ в замочную скважину и провернул. Открывать дверь не решился. Пушкин попросил отойти подальше, чему портье с коридорным повиновались с охотой. Взялся за ручку и резко распахнул.

В номере было темно и душно. С пола светились огоньки свечей. Пушкин задернул портьеру, украшавшую входной проем.

– Вот ведь проклятое место, – только успел пробормотать Екимов, как Пушкин быстро вышел.

– Срочно посылайте в участок за приставом и доктором!