– Что случилось? – пролепетал Сандалов, уже зная ответ.

– В номере труп, – спокойно сказал Пушкин и вдруг рявкнул во все горло: – Марш в участок!

Иногда крик оказывает магическое действие. Не ожидая дополнительных указаний, Екимов кинулся вниз по лестнице.

– Оставайтесь на месте, – последовал приказ Сандалову. – К номеру близко никого не подпускать.

– С-слушаюсь, – пролепетал портье.

Оглянувшись в оба конца коридора, Пушкин скрылся за портьерой.

На часах было без пяти одиннадцать. Сандалов понял, что ночь предстоит долгая и бессонная.

1

Михаил Аркадьевич позволил себе с утра рюмочку коньяку. Настроение было такое, что никак нельзя было по-другому. Завтра, уже завтра Рождественский сочельник. Дальше неделя Святок, когда вся Москва веселится и ликует, не думает ни о чем, кроме как о пирах, подарках и визитах в гости. Чудесное, расчудесное время. И так – на две недели до Крещения. Хоть христианином Михаил Аркадьевич стал из карьерных соображений, но этот праздник любил искренне. Как и те взрослые, что любят на Рождество дарить дорогие игрушки своим детям, потому что не получали таких во времена собственного детства.

После рюмочки Эфенбах окончательно приобрел легкое и счастливое расположение, при котором хочется гладить по головкам, делать что-то хорошее и вообще говорить одни комплименты. Он позвал в кабинет Кирьякова, чтобы поболтать душевно. Указав чиновнику садиться, налил и ему рюмочку. Чокнувшись, они выпили с видимым удовольствием. Коньяк был хорош, Кирьяков облизнулся сытым котом.

– Ну, что там слыхивать, раздражайший Леонид Андреевич? – начал Эфенбах «душевный разговор», развалившись на стуле и водрузив руки на животе. – Не поймали Королеву брильянтов?

– Поймаем. Никуда не денется, – отвечал Кирьяков расслабленно, но держа почтение перед начальником и не позволяя себе лишнюю вольность. – Дело нехитрое.

– Что в нашей Москве Златоглавной? – спросил Михаил Аркадьевич, намекая, что не читал ночную сводку по полицейским участкам, и давая чиновнику проявить себя.

– Ничего существенного, в основном приводы пьяных.

– Не терпится народу праздник разгулять! – философски заметил Эфенбах. – Себе только портят.

– Такой народ, ничего с ним не поделать. Да вот разве происшествие в театре «Виоль».

– Это тут, у нас за боком, в Каретном ряду?

– Именно так, ваше превосходительство. В доме Мошнина.

– Что случилось? – в голосе Михаила Аркадьевича проскользнула еле заметная тревога.

Кирьяков успокоил: ничего существенного, скорее, забавное происшествие.

– Представьте себе: звезда театра, фокусник Коччини, взял и пропал.

– Как же так: стоя на месте, пропасть?

– Никто понять не может: у него в первом акте номер и во втором номер, завершающий представление. Так вот, одно выступление дал с большим успехом. А на второе – не явился, не вышел на сцену. Публика была в негодовании, многие пришли из-за фокусов, устроили скандал, требовали возврата денег, пришлось городовым успокаивать.

– Куда же он испарился? – спросил Михаил Аркадьевич, подливая по рюмочке.

– Никто не знает! – Кирьяков плечами пожал. – Говорят, видели, как в большом волнении выбежал из театра.

Эфенбах поднял рюмочку, призывая чокнуться.

– Ну ничего, найдется. На расхудой конец Пушкина пошлем на розыски.

Рюмки устремились друг к дружке. Но не суждена им была встреча. Дверь кабинета бесцеремонно распахнулась, вошел невысокий моложавый господин с короткими аккуратными усиками, прямым носом и жестким, колючим взглядом. Одет был в теплое дорожное пальто, распахнутое, под которым виднелся строгий черный костюм. Гражданское платье не могло скрыть военную выправку.

– Господин начальник московского сыска?

Вопрос был задан таким тоном, что Эфенбах невольно опустил рюмку. В этом тоне ощущалась власть. Перед которой следовало встать. Что Михаил Аркадьевич и сделал. На всякий случай.

Кирьяков замер с рюмкой.

– С кем имею честь? – спросил Эфенбах, невольно одергивая сюртук. Он понял, какого сорта персону занесло.

– Жандармского корпуса ротмистр Дитц, – сказал гость ледяным тоном. – Прибыл первым поездом из Петербурга.

– Рады приветствовать, ротмистр, в стародавней нашей столице.

– Прошу оставить нас, – приказ был брошен Кирьякову через плечо.

Чиновник, от растерянности не зная, куда девать рюмку, выскочил, зажимая ее в пальцах. И старательно закрыл дверь.

Из внутреннего кармана Дитц вынул фотографическую карточку и предъявил, держа двумя пальцами.

– Вы прислали?

Михаилу Аркадьевичу не надо было всматриваться, чтобы узнать портрет.

– Непременно так, – ответил он, стараясь улыбаться.

– Где находится арестантская?

– Что вы, ротмистр, здесь дом обер-полицмейстера, не держим арестантской.

– Личность эта где содержится?

Таким тоном с Эфенбахом давно не разговаривали. Михаил Аркадьевич быстро умел сосчитать последствия, какие грозят лично ему. Сейчас главное – выиграть время. А там видно будет, пусть Пушкин выпутывается.

– Придалеко, в Петровско-Разумовском участке, – сообщил он, глазом не моргнув. – Ближе ничего не нашлось, камеры перезаполнены – народ шалит и пьет.

– Прошу предоставить полицейскую пролетку.

Тут уж Михаил Аркадьевич замахал руками.

– Что вы, господин Дитц! Да разве посмеем с путей вас утруждать! Располагайтесь, сей час чаю подадим. А злодейку вам в ручки доставим целостно!

Видимо, ротмистр не выспался в ночном поезде. В лице его, стянутом строгостью, появилась мягкость, он снял шляпу и с видимым облегчением сел. Но от предложенной рюмки отказался.

– Что же случилось? – хлопотливо спросил Михаил Аркадьевич. – Мы же только запрос в картотеку Департамента полиции отправили на ее счет.

– Барышня совершила преступление против государственного устройства, – устало сказал Дитц. – Дело секретное, подробности разглашению не подлежат.

– Ай, яй, яй! – только и сказал Эфенбах. – Так пойду распоряжусь доставить ее и насчет чая.

С этим и вышел из кабинета. Начальник сыска прекрасно понимал, что случилось и во что его втравили. Воровка оказалась не уголовной преступницей, а политической. Чего доброго, революционерка и бомбистка. Недаром ее жандармы разыскивают. Может, готовит бомбу для московского градоначальника, светлейшего князя Михаила Сергеевича. А он отпустил, поверил глупейшей болтовне. Как бы без пенсии ногой под зад не выкинули!