Минос уходит навсегда отсюда, поэтому не тревожься больше за Сененмута.

Прощай, моя любимая сестричка. Не горюй по мне. Вся моя жизнь была пропитана ненавистью, я заслужила такой конец.

Я ухожу в поля Иалу с легким сердцем. Я прошу Амона только об одном: пусть он дарует мне легкую смерть. Но даже это зависит не от него, а от Изольды. Сегодня, когда я вступлю в Аментет, загробный мир, там будут взвешены мои деяния. Мне страшно, Бенну, оттого, что я сделала очень мало хороших дел. Неужели меня отдадут чудовищной собаке Амаит на съедение? Помнишь, нам об этом рассказывал Сененмут?

Не повторяй моих ошибок, не превращай свое сердце в камень. Не говори моей маме о моей смерти — это убьет ее. Пусть думает, что я с караваном Миноса уехала.

Обнимаю и целую тебя.

Твоя Халли».

Халли скрутила папирус в трубочку и позвала чернокожего раба.

— Возьми, Небтаир, и сделай для меня то, что обещал.

Раб быстро спрятал папирус под одеждой. Халли поцеловала его на прощание. Оба знали, что больше никогда не увидятся. По щекам раба текли крупные слезы.

— Иди, Небтаир, иди. Это очень важное письмо. Если Изольда тебя здесь увидит, нам обоим не жить.

Она вытолкала его за дверь и стала молиться великому богу Осирису-Сокару. Ведь если повезет, ее оставят служить ему в загробном мире, и собака Амаит не сожрет там ее душу.

Вскоре в комнате появилась Изольда с бокалом вина. Обнажив в улыбке свои безобразные желтые зубы, она сказала:

— Ты провела нас, Халли. Я уважаю своих врагов, но у тебя не будет легкой смерти. Я сразу вспомнила, что в тот день ты бегала в храм. Ты рассказала все Аменхотепу. В этом бокале яд. Его природа такова: ты испытаешь такую боль, такую агонию, какую не испытывал никто на свете. И поверь, она продлится долго, очень долго. От этой боли можно сойти с ума. А я буду наслаждаться приятным зрелищем, ты будешь целовать мне ноги, моля о смерти.

Мрачно посмотрев на Изольду, Халли произнесла:

— Мне все равно, Изольда. Я уже умерла. Это случилось в тот день, когда мой отец изнасиловал меня. Он — животное.

— О, как ты много знаешь! Что еще тебе известно, крошка?

— Мне известно все, Изольда. Я слышала каждый ваш разговор с Миносом.

— Тем хуже для тебя, — прошипела старуха. — Пей!

Дрожащей рукой Халли взяла бокал и залпом осушила его.

Но Изольде не удалось насладиться страданием девушки. Боги сжалились над ней: Халли умерла от разрыва сердца, прежде чем яд проник в желудок.

Рано утром Марину и Альку разбудил звонок в дверь. Накинув халат, Алька на ходу заметила:

— Это копы. Так всегда бывает, когда кто-то прыгает вниз. Я живу на восьмом, они начинают опрос свидетелей с верхних этажей.

Она открыла дверь, пропуская в комнату двух полицейских. У одного были погоны старшего офицера. Взглянув на него, Марина обмерла: его сущность была черной. Убийца! Она села на кровати, накрыв себя простыней, под подушкой нащупала пистолет.

Алька заговорила с ними по-английски. Внезапно старший коп выстрелил в Альку. Девушка стала оседать на пол. Второй полицейский в ужасе смотрел на действия напарника, но и слова не успел сказать, как свалился замертво от второй пули. Затем полицейский направил пистолет на Марину и сказал по-русски:

— Ну вот и все. Клетка захлопнулась.

Марина сдернула простыню и нажала на курок. Пуля попала ему в живот. От дикой боли он выронил оружие и упал. Марина вскочила с кровати и заметалась по комнате, она подбежала к Альке, пощупала пульс — девушка была мертва. Марина накрыла ее тело простыней, подошла к окну и выглянула на улицу. Она увидела рядом с машиной полицейского, его сущность тоже была черной!

Еще один убийца! Как теперь выбраться из здания? Еще немного, и этот заподозрит неладное и кинется разыскивать своих товарищей!

Она подбежала к небольшому встроенному шкафу в прихожей. Распахнув дверцы, перебрала все Алькины платья, нашла широкий летний сарафан — это оказалась единственная вещь, которая была ей впору. На нижней полочке увидела белокурый парик. Быстро забрав свои волосы в тугой узел, она натянула парик и посмотрела в зеркало. Теперь ее не узнать, пожалуй, только живот мог выдать.

И тут ее осенило. Она схватила свою старую одежду, сделала из нее куклу, завернув в простыню. Теперь на руках у нее был «ребенок». Возле двери на глаза ей попалась Алькина сумочка, она захватила ее с собой.

Очень осторожно выглянула в коридор — никого. В конце коридора она заметила коляску. Похоже, сам Господь помогает ей. Она положила туда сверток и, осторожно толкая коляску перед собой, начала спускаться.

Сейчас важно, чтобы человек у выхода не заметил ее волнения. Марина глубоко вздохнула и вышла на крыльцо. Перед ней были четыре ступеньки, она растерянно уставилась на них. Полицейский подошел и помог спустить коляску. Она признательно улыбнулась ему и спокойно пошла по улице. Сердце громко стучало, но Мариина старалась не выдать своего волнения. Она намеренно остановилась, поправила простынку, в которую был завернут «ребенок». Боковым зрением увидела, что полицейский даже не смотрит в ее сторону, ускорила шаг, на перекрестке повернула налево и почти побежала. В голове пульсировало: «Мне устроили травлю. Сколько их еще? Необходимо уйти отсюда, добраться до калитки и сделать переход. В Нью-Йорке моя жизнь находится на волоске».

Между тем великолепное, пленительное зрелище представлял собой Нью-Йорк в это летнее раннее утро, веющее прохладой. На чистом черном небе несколько запоздалых звездочек угасали одна за другой, и лишь одна, очень яркая, сияла на востоке, где небо казалось светлее. Вот-вот должно показаться солнце. Нью-Йорк просыпался. В этом чистом ясном свете резко выступали стены домов, обращенные к востоку. Начали появляться одинокие прохожие.

Дойдя до следующего перекрестка, Марина оглянулась. Погони не было. Она оставила коляску и пошла вдоль улицы в надежде поймать машину. Вскоре ей повезло, и уже через пять минут она ехала к Центральному парку.

В сумочке Альки нашлось немного денег — хватит расплатиться с таксистом. Здесь, в центре Манхэттена, небо уже не было таким чистым. Слабые лучи утреннего солнца с трудом пробивались сквозь облака. Алькин район давно закончился, и грязные дома сменились небоскребами, сгрудившимися тесными рядами, словно для того, чтобы помочь облакам закрыть и без того слабое солнце.

Минут через десять водитель доставил ее к парку. В такое время здесь было малолюдно. Марина пошла по центральной аллее, метров через сто резко свернула к знакомому забору и двинулась вдоль него. Дойдя до угла, остановилась и перевела дыхание, затем осторожно выглянула из-за угла и обмерла: убийца поджидал ее у калитки. Путь домой отрезан. Марина прислонилась к стене и заплакала. Куда идти? Малыш внутри зашевелился, привел ее в чувство. «Неужели я сдамся? Скоро проснется моя Сила, осталось немного потерпеть. Так хочется домой, прижаться к Сереже и забыть все, как страшный сон». Она растерянно оглянулась, ее взгляд наткнулся на телефонную будку. «А если позвонить Сереже? Но что я скажу — привет, дорогой, я в Америке? Сколько времени он будет получать визу? Еще и его подставлю. Остается баба Алла, только ей все можно объяснить. Тем более она предупреждала меня об испытаниях. Но если бы я только знала, во что вляпаюсь! Надо было сразу сделать переход в деревню, и все. Тот первый убийца точно не мог пользоваться калиткой, он просто шагнул за мной, потому что я вернулась».