силу и сказали, чтобы я действовал. Но что я должен делать? Кроме того, я же всего один призрак, и, в общем, довольно хреновый. Что во мне такого особенного? Почему вы никак от меня не отцепитесь?

Корова вздохнула. Ее дыхание уже стало холоднее, чем мое.

– Сложно передать смысл, когда тебя отделяет такое расстояние, такие измерения… сложно передать его через плоть. Даже сейчас я, скорее всего, просто сбиваю тебя с толку.

– Да, но у тебя получается лучше, чем у кошки.

– Я сильнее, чем сестра, и более терпелива, чем все мои собратья. Но ты все еще тратишь время зря.

– Ты об этом уже говорила.

– У тебя была возможность, но ты ее упустил. А Культ продолжает идти к своей цели, стремясь уничтожить то, что мы построили.

– Почему? Как?

– Почему? – Хафор помолчала, пока люди толкали тушу коровы вдоль стены. Ее белые рога лязгнули о мою решетку. – Из-за нашего брата.

– Сеша.

– Да, милый, из-за него. А «как»… это сложно. Река, которую вы называете Никс, скисает. Она затопит мир, перевернет его вверх дном, и тогда жизнь станет смертью, только смертью. Келтро, мы, боги, не умерли, но мы голодаем. Вот почему мы дали тебе то, что ты называешь силой. Наш дар. Он нужен для того, чтобы ты мог сражаться за нас.

– Что значит «голодаем»?

Богиня долго не отвечала, и я решил, будто она ушла. Но она все-таки заговорила; покрытые пеной губы слегка задрожали, покрытый песком язык дернулся в мою сторону.

– Пока души проходят через врата в дуат, мы живем так же, как и вы. Врата закрылись в… как это сказать… в тот день, когда Сеш убил лодочника и повернул Никс вспять. В тот день, когда мы посадили его в темницу. С тех пор все стало вот так. Это задушило нас. Задушило дуат.

Истории Острого мне повторяет умирающая корова. Я почувствовал в своей груди панику Хафор и – благодаря какой-то связи между нами – сконцентрированный страх ее братьев, которые находились где-то за гранью, в том месте, которое я даже не мог себе представить. Я подумал о наполненном мертвецами месте под пятью погасшими звездами и наконец-то понял, почему оно такое огромное.

Возможно, Культ Сеша действительно стремится перевернуть мир. Возможно, меня призвали, чтобы я довел до конца какую-то битву между богами. Да, мысль об этом наполняла меня благоговением, но она не отменяла слова Хафор.

– Вы нас используете?

– Время уходит, Келтро.

Я подумал о миллионах, которых лишили рая, которые ждут и кричат во тьме. Я подумал о том, зачем они нужны богам. Боги не хотят продлить их существование, а просто стремятся выжить. Этих людей, как и всех нас, обманули.

– Мы для вас всего лишь топливо, да? Мы – пища.

– Не топливо, а симбионты.

Я никогда не слышал такого слова, но сомневался в том, что его определение меня удовлетворит. Почему-то я почувствовал, что меня обдурили.

– Неужели для вас, как и для всех остальных, я всего лишь инструмент?

– Как сказал бы Горуш, на войне все мужчины – инструменты.

– Твою мать! Тогда почему я? Почему я этим должен заниматься?

Хафор дернула головой, и стоявшие рядом люди заорали от удивления. Тот, кто держал в руках меч, приготовился нанести еще один удар.

– Милый, мне нужно убедить тебя в том, что ты особенный? Что ты наш герой, избранный, что тебе суждено спасти этот мир?

Да, это было бы неплохо.

Она захрипела, когда люди подошли, чтобы снова в нее потыкать.

– Я не могу так сказать. Героев нет, есть только те, кто исполнил свой долг, – даже если за это пришлось заплатить высокую цену. Ты не особенный; ты просто умер в нужное время. Замочный мастер в краю замков и дверей показался нам идеальным кандидатом. Но мне все равно казалось, что мы ошиблись в выборе, и пока что, милый, ты подтверждаешь мою правоту. Ты получил от нас дар и отправился с ним в ближайшую таверну. Заботься только о себе, если хочешь. Пей и трахай шлюх, используя взятые взаймы тела, пока небо не почернеет, а из солнца не потечет кровь. У нас нет еще одной силы, которую мы могли бы дать другому. Мы не можем остановить тебя, но ты будешь страдать вместе со всеми нами.

Клинок снова воткнулся в нее – на этот раз рядом с ее челюстью. Ее слова превратились в еле слышный шепот.

– Ну или просто поверь нашим словам и исполни свой долг – сделай то, о чем мы тебя просим. Ты не любишь людей? Хорошо. Тогда постарайся спасти самого себя. Возможно, в процессе ты спасешь и мир, частью которого ты являешься.

По носу коровы потекла струйка сукровицы, и мертвая богиня Хафор мне больше ничего не сказала.

Я отшатнулся от окна, когда песок стал алым. Вернувшись к кровати, я сел в тени коровьей туши и принялся смотреть на то, как ее кровь красит стену, полоса за полосой. Я снова почувствовал себя маленьким мальчиком, которого заставили молча сидеть на ступеньке и думать о том, как больно ремень бьет по заднице.

Долг. Долг – это неприятное слово для человека, который всю жизнь работал на себя и брал все, что ему вздумается. Вот почему я так ненавидел рабство. Я превратился в полную противоположность самому себе: из живого я стал мертвым, из господина – слугой, из вора – лакеем.

Я ломал голову над тем, какой путь к свободе выбрать, ведь теперь у меня было три варианта: Темса, Хорикс и мертвые боги. Душекрад, обещание или борьба с концом света. Свободу мог принести каждый из вариантов, и поэтому в моей голове разгорелась настоящая битва. Верность вступила в бой с себялюбием, гордость – с моральной стойкостью, доверие – со страхом.

Часы, которые последовали за этим, казались мне пыткой.

Темса смотрел на то, как сестра Лирия бесстрастно расхаживает вдоль решеток, как толпятся обнаженные призраки. В каждой камере их было не менее сотни. Самых слабых сдавили так, что они почти слились со своими соседями. Их светящиеся глаза смотрели то на лицо сестры, то на белое перо на ее одеянии. Вслед ей летел шепот. Подвал был залит голубым светом.

– Молчать! – крикнул Темса и ударил по решетке тростью. – Никогда у меня их столько не было, – объяснил он Лирии. – Есть еще один склад, на ключе от которого буквально написано: «Культ».

– Он так же набит, как и эти клетки?

– Он набит на твои семнадцать процентов, это точно. Все это я добыл у тех, чьи имена вы мне дали.

Лирия повернулась. Ее лицо ярко сияло. Он почти мог разглядеть морщины на коже, которые были на ней перед смертью: они не исчезли даже за несколько веков.

– А